Царская тень - Мааза Менгисте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Советники подготовили ему итальянский киножурнал, состряпанный пропагандистской машиной Люче. Его стул поставили перед экраном, а остальные, для себя, расположили полукругом за ним. Они встают, когда он входит, и формально кланяются, они все явно встревожены. Ваше величество, говорят они, и в их голосах он слышит едва заметную неуверенность, они словно спрашивают, на самом ли деле он — это он. Он садится и кивает, кто-то выключает свет, и он видит на экране яркий белый квадрат в начале журнала. Он позволяет глазам затуманиться при виде знакомых изображений — каменистый ландшафт и Нил, его солдаты, поднимающие свои старые винтовки, итальянские корабли и марширующие колонны, церкви, освещенные ярким солнцем. А потом… Он словно смотрит на медленно поднимающуюся реку, его изображение подергивается, двигаясь, сначала искаженное, потом знакомое.
Что это? спрашивает он, но вопрос его словно повисает в пустоте, в спертой атмосфере комнаты не раздается ни звука, кроме потрескивания проектора, бросающего на стену собственное изображение императора. Он наклоняется к экрану. Видит себя. Он видит лицо, такое же, как у него, лоб такой же высоты, свою бороду. И форма его, его накидка. Он смотрит, как стоит на вершине холма, на котором он никогда не был, поднимает руку так, как учили поднимать руку его при обращении к подданным. Съемка велась издалека, но это определенно он. Что это? спрашивает он еще раз.
И тут вперед выходят его телохранители, по одному с каждой стороны его двойника, камера берет крупный план, картинка зернистая, неустойчивая, земля словно соскальзывает со своей оси. Император моргает и трет глаза. Это невозможно: Женщина? Нас охраняет женщина? Потом журнал заканчивается, экран чернеет. Еще раз, сначала, говорит он.
Император Хайле Селассие сидит, словно прирос к стулу, боится еще раз смотреть на изломанный свет, бродящий по его стенам. Но он видит себя, какие-то его части появились в виде ущербного двойника. И он начинает сомневаться в том, где реальность и может ли он на самом деле находиться в Эфиопии, пока некий император-самозванец, которого любят высмеивать итальянцы, сидит в настоящий момент на стуле, в комнате, точно повторяющей другую комнату, заявляющую о своей подлинности в Эфиопии. И император, сидящий в фальшивых стенах этого кабинета за этими фальшивыми шторами, спрашивает себя, а не заменили ли и солнце на двойника? Не стал ли и весь мир фальшивым, если все истины в нем вывернуты наизнанку? Он чувствует это даже в этом кабинете, который воистину принадлежит ему, чувствует, как он, император, странным образом начинает исчезать, как его вытесняют со сцены фальшивые личности, притворяющиеся его союзниками.
Хайле Селассие достает из кармана ключ от своего кабинета в Аддисе. Он сжимает ключ в руке, и его ощутимость, острые зубчатые края, которые врезаются в плоть, успокаивают его. По ночам он кладет ключ рядом с Псалмами и своим английским словарем. Дополнительные комплекты его одеяний лежат у него в сундуках. У него несколько портфелей с копиями документов. Он подготовился к немедленному отъезду, но ничто из того, что он делает, не может стереть то, что он уже сделал, и переделать во что-то иное. Полет. Лететь. Парить. Оторваться от твердой земли и отдаться воле ветра.
Хайле Селассие приходится противостоять накатывающим на него волнам одиночества, которое обитает в нем. Он встает, свет в кабинете включается, а он подходит к своему окну, чтобы выглянуть наружу и понять, где же он на самом деле. Он прижимает ладонь к запотевшему стеклу. Потом убирает ее. Рисует крест внутри изящных очертаний своей ладони. Когда-то было сказано, что для своего народа император Эфиопии подобен солнцу. Но последние дни доказали, что мы живем и умираем среди теней, думает император. Мы делаем только одно: удерживаем власть надо всем, что обитает в тени и тумане. Все остальное — иллюзия, фальшивая видимость, призрачный двойник, который идет по нашим следам, жадный до каждого нашего вздоха.
Глава 6
Она не знает толком, как долго они находились в этой тюрьме на одну камеру. Она потеряла представление о прошедшем времени и его длительности, о том, как минуты перетекают в часы и смешиваются с ночью. Здесь так темно, так холодно, и ее глаза ослабели с пугающей быстротой. Она едва различает сутулые очертания Астер. Она не знает толком, дышит ли она или даже живы ли они обе. Хирут медленно моргает, ждет, когда ее глаза приспособятся.
Астер закуталась в разодранные остатки своей формы, сидит на кромке солнечного света, который широким золотым лучом проникает в крошечное оконце над их головами. Она сидит на корточках, согбенная фигура под бременем исчезающего света.
Астер, это я, говорит она. Хирут знает, что прикасаться к ней нельзя. И потому садится у двери. Я тоже здесь. Они и меня поймали. Она кладет ногу на ногу, опирается на руку. Давление успокаивает. Она боится рассыпаться и исчезнуть, боится и того, что ее уведут, и того, что ее оставят: тело, избиваемое руками снаружи, умирает внутри.
Астер?
Но Астер неподвижна, даже когда лучик света ползет по ее согнутой спине на пути прочь из этой тюрьмы.
* * *
Когда солнце встает, Хирут еще бодрствует. Снаружи сменяются охранники. Их разговор и приветствия дружеские, так разговаривают близкие люди. Один из них стучит по гофрированному листу алюминия в воротах. Именно туда поставил ее soldato по имени Наварра, чтобы наспех сделать фотографию. Ворота держатся на двух толстенных металлических столбах и закрываются на навесной замок. По периметру поставлена деревянная ограда с четырьмя рядами колючей проволоки. Убежать невозможно. Она уже пыталась. Начала копать деревянный пол, но только наткнулась на бетонный фундамент внизу. Она встала и прошлась по тесной комнате в поисках слабых мест в деревянных стенах, проломов в конструкции, тайных ходов, но безрезультатно.
Хирут прижимается затылком к стене. Она всю ночь просидела в этом месте у двери, опасаясь, что, когда Астер проснется, она еще будет спать. Астер ушла в себя, так и сидит, свернувшись, дышит она так
