Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Попутный ветер и рвение лодочника – и вот Горка, вот торг, вот пристань.
Как ни старалась Ширин, все-таки ощущение подавленности дало себя знать – пригнувшись, вышла из лодки, озираясь, боясь открыть лицо. Киев в то утро был великолепен, сверкал на солнце белизной стен, и даже голые позднеосенние деревья его не портили.
К дому Хелье Гостемил шел быстро – Ширин едва за ним поспевала. Народу на улицах мало – ну да ладно … Вот и знакомый палисадник, крашеные в бледно-зеленый цвет стены – нет в доме никого. Увлекая за собою Ширин, Гостемил обошел дом справа, осмотрелся, убедился, что никто их не видит, приподнял камень, лежащий возле двери бани, и вынул из под него ключ.
Зайдя в дом через заднюю дверь, он сбросил сленгкаппу на ховлебенк, стянул сапоги, скинул бальтирад.
– Сухари у Хелье всегда есть, – сказал он. – На случай осады или похода. Заперты под замок от мышей. Потом поедим на торге. А ты переоденься … хмм … От Лучинки остались тряпки, но они тебе не по росту … Рубаху у Хелье возьмем, он чуть ниже тебя ростом, подойдет.
Гостемил облазил весь дом в поисках каких-нибудь признаков, знаков, следов … Где хозяин? Он обещал быть в Киеве до первого снега. Первый снег – вот-вот пойдет. Где же ты, дружок, а? Тебя ищут, и при первой возможности … Думать не хочется об этом! Самое противное – когда нужно предупредить, а возможности нет. Будем уповать на милость Создателя.
Что там поделывает мое чадо? Мое чадо сняло с себя грязные влажные тряпки, надело, не помывшись предварительно, рубаху Хелье, которая едва до бедер чаду достает, зачем-то опять натянуло сапоги, а поверху замоталось простыней, и не знает, куда себя деть и как себя вести.
– Чадо, – сказал Гостемил. – Пойдем, я покажу тебе, как разводить огонь в бане. У вас в Каире уже научились разводить огонь?
Чадо сердито на него посмотрело.
Баня удивила Ширин. Приспособления и обстановка – все ей было внове. Две полные бочки воды – а это что? О!
– Желоб от водосборника, – объяснил Гостемил.
Да ну, подумал он, с чего это, неужто Хелье вдруг понравилась старая новгородская придумка? Хелье не сторонник излишеств. Нет, а просто баню строил новгородский мигрант. Астеры подвижны стали – разъезжают по городам и весям. Изменился Новгород, открытый стал, благодушный. Что ж, хвала Ярославу, отдадим ему должное. Ах, вот оно что – Нестор, ленивый, воду из колодца таскать не любит, и ему понравилась идея. Нестор, не Хелье.
Опять кругом вода, думала Ширин. Невероятно много воды. Вода в таком количестве – плохо или хорошо? Наверное плохо. Отучает людей от бережливости, от умения продумывать день от начала до конца.
Баня – да, как же! Как же я забыла! Ведь баня – один из главных рассадников разврата у неверных! Нечестивцы! Мужчины и женщины раздеваются до гола и свободно разглядывают друг друга. Погрязли в похоти, променяли бессмертные души на повседневный комфорт. Неверные – торгаши по определению, они все мерят деньгами и на деньги. А христиане – худшие из неверных. С язычниками легче – они просто наивные, но у них правильные инстинкты. Я – дочь христианина. Шахин – сын христианина. Это очень плохо, этот позор трудно смыть. Сколько неверных нужно убить, чтобы их кровь смыла позор? (А ведь есть еще, помимо этой, и другая правда – не важно, христианин ли Гостемил, язычник ли, главное – какого он племени. Это самое важное, самое тайное …)
Мысли, которые в присутствии Шахина и остального отряда легко выстраивались в логическую цепочку, здесь, в Киеве, в незнакомом доме, в бане, путались и казались несостоятельными. Тлетворное влияние неверных, поняла Ширин.
– Вот, – говорил Гостемил, поправляя подвесной котел, – сейчас тебе будет горячая вода, помоешься с дороги … Может и поспишь немного … В спальне Нестора чистое белье…
Девушка должна беспрекословно подчиняться воле отца, вспомнила Ширин. А если отец – неверный? А об этом ничего не сказано! Воле отца – и все.
Забрезжил свет! Воля отца. Понятно и почтенно. Одобряемо. Ей стало легче.
Что-то она меня стесняется, подумал Гостемил. Ах, да, у них там устои … Точно! Мне же нельзя видеть ее голой! Я об этом не подумал. Значит, нужно налить ей воды в бочку … и оставить ее здесь, пусть моется … Может, она не умеет? Вроде бы какие-то умывальные традиции у них есть…
– Я сейчас, – сказал он.
Скоро он вернулся с крынкой. Ширин сидела возле печи на полке, грелась.
– Это – галльский бальзам, – объяснил Гостемил. – Вот, смотри. Видишь…
Он провел рукой по полу возле самой печи и потер ладонь о ладонь.
– Видишь, руки грязные? Теперь смотри.
Он потер ладони галльским бальзамом, а затем, ухватив ковш и зачерпнув воды, ополоснул руки.
– Вот. Теперь чистые. Галльский бальзам смывает грязь, пот, и все прочее, неподходящее и пахнущее.
– Я знаю, – сказала Ширин. – Жена моего приемного отца иногда пользовалась. И я тоже. Только ты никому не говори – я у нее один раз украла его, целую плошку.
– Ну вот и хорошо. Хотя, конечно, красть нехорошо.
– Это было давно, я была совсем маленькая.
Странно она как-то говорит, подумал Гостемил. Восемнадцатилетние так не говорят – рассудительно и слегка фальшиво. И вспомнил, что славянскому языку она научилась у наставников, людей среднего возраста. А единственный сверстник, умеющий говорить на том же языке, был ее брат. Несчастная девка. Ну, ничего. Поживешь в Киеве – оттаешь.
– Тебе как лучше мыться – в лохани или в бочке? – спросил он.
– А как это – в бочке?
– Значит, в лохани.
Он приволок из предбанника лохань, налил в нее воды из бочки, затем добавил двадцать ковшей горячей из котла, и сказал, —
– Ну, вот, мойся … Знаешь, что? Ты пока мойся, а потом пойди подремли, там наверху спальни, выбери любую. А мне нужно отлучиться ненадолго. Есть в городе человек, который может знать, куда друг мой запропастился. Только никуда не уходи, и никому не открывай. Я быстро. Хорошо?
Кажется, она боится, подумал он. Может, она никогда до сих пор не оставалась одна в доме? И вообще никогда не оставалась одна? Леший их знает, с их … устоями…
– Ты читать умеешь? – спросил он.
– Да.
– По-гречески?
– Очень плохо.
– По-славянски?
– Еще хуже.
– По-латыни?
– Нет.
– Стало быть…
– На персидском умею.
– Ага. Нет, персы … Впрочем, постой-ка! Кажется, Хелье приволок из Консталя … Ты пока мойся, я поищу, не завалялся ли у него фолиант один…
Он вышел и бегом направился в комнату рядом с несторовой спальней. Нестор всегда просил Хелье привозить ему из поездок фолианты, а Хелье Нестору не мог отказать. Хелье мог отказать Ярославу, и ему, Гостемилу, и любому властителю любой страны, и даже Марьюшке при определенных обстоятельствах мог, наверное, отказать, а Нестору – не мог. Гостемил распахнул дверь, поморщился от пыли, осмотрел полки с фолиантами, и на удивление быстро нашел искомое – загогулины вместо букв на переплете, загогулины внутри. Такая книга была в доме только одна. Он порассматривал некоторое время листы, погладил приятную на ощупь поверхность. Спустился вниз, вышел на задний двор, зашел в предбанник.
Судя по звукам, Ширин занялась мытьем всерьез. Возилась она долго, и даже поругивалась сквозь зубы на родном языке.
– Как там у тебя дела продвигаются? – спросил Гостемил. – Это я, я, не бойся.
– Я скоро! – крикнула она через дверь.
Ну, скоро так скоро. Не будем ей мешать.
Вышла она не очень скоро, но все-таки вышла – в рубахе Хелье, и в простыне, с мокрыми волосами. Гостемилу хотелось тоже помыться, но сперва – нужно узнать … в городе…
– Вот, – сказал он. – Смотри. Хелье говорил, как это называется, но я забыл. Это сказания разные, собранные воедино. Должно быть увлекательно. Из «Одиссеи», кажется, отрывок есть, если Хелье не путает.
Она взяла книгу в руки и чуть не выронила, и даже подпрыгнула от неожиданности.
– Это «Хазар-о Як Саб»!
В Каире фолиант был запрещен, найти экземпляр и читать можно было только рискуя жизнью, своей и, возможно, близких. Ширин посмотрела по сторонам – вот ее отец, которого она знает полтора дня, вот незнакомый дом … Здесь никто не увидит, не заметит! И никогда не узнает. Через неделю ничто из того, что происходит, не будет иметь никакого значения.
Запретный плод – невероятный соблазн. Сейчас я узнаю то, что от меня скрывали, подумала она. Где бы сесть?
– Пойдем в дом, чего тут торчать, – предложил Гостемил.
Ширин боялась открыть книгу. Трепетно держа ее в руках, она последовала за Гостемилом – в дом, затем на второй уровень.
– Вот спальня Нестора, – сказал он ей. – Приляг. Постой. Ну-ка, сядь на скаммель. Да … На обратном пути я куплю тебе на торге какие-нибудь тряпки…
– Тряпки?
– Одежду.
– Ты хочешь, чтобы я вышла в город с неприкрытым лицом?
О чем это она, подумал Гостемил. В Каире прикрывают лица – но, вроде бы, только по желанию. Хотя, наверное, есть разные … секты, что ли. Какая-то она все-таки дикая. Зиба была умнее.