Польское Наследство - Владимир Романовский

– Доброе утро, люди.

Ратники оглядели верзилу в мокрой сленгкаппе с головы до ног и усмехнулись.

– Любопытно мне знать, кто нынче в тереме живет.

Ратники еще немного посмотрели на него и отвернулись, скучая.

– Эй, – Гостемил повысил голос. – Тяжела служба, понимаю, но не настолько ведь, чтобы языком пошевелить сил не было. Кто в тереме?

– Не кричи, деревенщина промокшая, – сказал один из ратников. – Не для того мы здесь поставлены, чтобы любопытство твое удовлетворять.

– А! – догадался Гостемил, не обидясь. – Вы здесь для защиты от врагов, да? Я вам, ратники, вот что скажу. Груз у меня ценный в повозке, пленник высокой значимости. И хотел бы я передать его кому-нибудь из людей Ярослава.

Во втором уровне скрипнула балконная дверь и появились на балконе Ингегерд и старший сын ее, семнадцатилетний Владимир. Заняты они были каким-то спором.

– Мир дому сему! – сказал им, не особенно надрываясь, Гостемил. Балкон был вышгородский, не киевский – низкий.

Ратники схватились за сверды, но Ингегерд, глянув вниз и щурясь близоруко, помахала рукой.

– Гостемил! Здравствуй! В каком ты странном виде сегодня!

– Здравствуй, княгиня!

– Это мой сын, Владимир, посадник новгородский.

– Здрав будь, Владимир!

– Зайди, Гостемил, позавтракаем, да и обсушиться тебе надо, – пригласительно сказала Ингегерд.

Народ стал останавливаться, прислушиваясь к разговору княгини с каким-то рослым не в меру провинциалом в рваной мокрой одежде.

– И рад бы, княгиня, да не время. Посадник, в каких ты отношениях с отцом? Это важно.

– В хороших, – сказал Владимир, давая петуха. – А что тебе до наших … – Он еще раз дал петуха и разозлился. – А что тебе до наших с ним отношений?

– А если в хороших, то привез я тебе, Владимир, пленника, коего и передашь ты отцу своему, когда он вернется.

Что отрок сей делает в Вышгороде, подумал Гостемил. Ах, да, в Новгороде посадничать поздней осенью – противно, холодно слишком.

Народ стал подходить ближе, проявляя любознательность. А на балконе появился еще один человек – полководец Вышата, молодой, грузный, свирепый – они с Гостемилом были мельком знакомы. Поглядев вниз на Гостемила и на повозку, сказал Вышата, —

– А что за пленник?

С Владимиром он не церемонился, этикетом пренебрегал.

– Я ведь не с тобою разговариваю, парень, а с князем, – заметил Гостемил.

– А я от князя ничего не скрываю, – нагло возразил Вышата. – Все, что скажешь, ему передам. Так что говори, не стесняйся.

Гостемила позабавил вид Ингегерд – от возмущения лицо ее стало вдруг похожим на лицо Херы, какой ее, Херу, изображали в древности не очень доверяющие ей, покровительнице патриархально-марьяжных отношений, греки.

– Ладно! – сказал Гостемил. – Ты, Вышата, помнишь, как в позапрошлом году ты с отрядом выехал в лес с твердыми намерениями, а тебе там по арселю надавали?

Вышата побагровел.

– Так вот, – продолжал Гостемил. – Обидчика я твоего привез. По кличке Свистун. Лично.

– Никто мне по арселю не давал! – крикнул Вышата. – А что привез Свистуна – так ты не ври, как тебя там … Как этого престарелого наглеца зовут? – грубо спросил он у Владимира.

– Кажется, Гостемил. Ма, как его зовут? Гостемил?

Ингегерд не ответила.

Доиграется Вышата, подумал Гостемил. Вернется Ярослав, Ингегерд скажет ему несколько слов…

– Гостемил? – сказал Вышата. – Точно. Ну так вот, Гостемил, ври, да не завирайся, меру знай, дышло муромское.

– Ну так что ж, не нужен он вам, вернуть его обратно в лес, что ли? – спросил Гостемил. – Это можно. А Ярославу, как вернется, так и скажите – мол, зачем нам Свистун! Петь он не умеет, пляшет плохо, готовить его даже в Снепелицу не заставишь. В любовники Вышате он не годится – стар.

– Ах ты собака! – закричал Вышата. – Да как смеешь ты…

– А ты покажи его нам, болярин, – предложил вдруг Владимир. – А то мало ли что у тебя в повозке. Может и не Свистун вовсе.

Группа людей, стоящих почти полукругом у терема и слушающих перепалку, стремительно росла. При упоминании Свистуна по группе прошел ропот.

– Не могу показать, женщины кругом, – сказал Гостемил.

– Ну так что же, что женщины?

– И дети.

– И что же! – настаивал Владимир, любопытствуя.

– Да нет там в повозке никого, – сказал Вышата.

– А то, – ответил Гостемил, игнорируя Вышату и приставив левую ладонь к левому углу рта – будто тайну какую собрался поведать, – что вид у него неприятственный весьма. Чтоб мне его сюда дотащить, пришлось мне ему через глаз кольцо продеть. Так кровища кругом, и мозг капает, стекает…

Несколько женщин в толпе завизжали, а одна как стояла, так и упала без памяти, но быстро пришла в себя – на нее кто-то нечаянно наступил.

– Но как же мы тогда узнаем, – продолжал Владимир, показывая, что ему не чужда логика, – что это именно Свистун?

– Ну, во-первых, болярину из древнего рода можно было бы просто поверить на слово, – предположил Гостемил. – А ежели у рода олегова нет доверия к слову, ибо своим словом они не дорожат – так пусть кто-нибудь, видевший ранее Свистуна, заглянет в повозку да подтвердит.

Вышата некоторое время раздумывал, а затем оглянулся, помахал рукой, подозвал ратника из своих, и что-то тихо ему сказал. Ратник кивнул и удалился с балкона.

Владимиру не понравилось такое публичное пренебрежение, и он сказал, —

– А зачем смотреть? Свистун-то, он ведь не даром так прозывается. Уж и гусляры, из тех, что постарше, про него слагают былины да небылицы – мол, как свистнет, так все живое в округе падает замертво.

– Помилуй, князь, – Гостемил склонил голову в бок, – оно, конечно, можно велеть Свистуну умение свое показать, но ведь, как ты только что сказал – все живое! А тут вон народу сколько.

Толпа не слишком верила в то, что свистом можно кого-то убить, но все-таки начала понемногу отступать – от терема и от повозки. Гостемил, держа левую руку на поммеле, обернулся к толпе и еле сдержался, чтобы не засмеяться.

– А ты скажи ему, чтобы вполсвиста только, – предложил Владимир с балкона.

– Вполсвиста, князь? Хмм … Что ж, пожалуй.

Гостемил стукнул в борт повозки кулаком.

– Эй, Свистун! Покажи-ка князю и матери его, княгине, как ты свистишь, но лишь вполсвиста.

– Им не понравится, – глухо сказал Свистун из повозки.

– Ну уж это как знают, – тихо откликнулся Гостемил. – Приоткрой ставню да свистни.

Свистун приоткрыл ставню и выдал длинную трель, затем по восходящей гамме два коротких свиста, и заключительный свист на низкой ноте, выдержал паузу, и повторил комбинацию. И замолчал.

– Ну, не больно-то и страшно, – заметил Владимир.

Толпа стала подходить ближе, осмелев и радуясь этому. Не так уж страшен этот Свистун! Детей им пугают уже третье поколение, разбойник он свирепый, но куда ему супротив нас-то! Мы вот, ежели вместе да сгоряча, и не таких Свистунов приголубливали.

Внезапный свист, точь-в-точь повторяющий комбинацию Свистуна, раздался где-то на севере от Вышгорода. А затем повторился – только теперь уже на юго-востоке. И еще раз – ближе. Толпа застыла на месте. Ратники у дверей терема приняли защитную стойку и стали озираться.

Дверь терема распахнулась, вышел давешний ратник, приблизился и вопросительно посмотрел на Гостемила. Гостемил указал ему на приоткрытую ставню в борту повозки. Чуть присев, ратник заглянул внутрь – и отшатнулся. Повернувшись к балкону, он быстро кивнул Вышате.

– Что ж, – сказал Вышата, храбрясь. – Волоки его сюда, Гостемил.

– Уж больно он страшен, – насмешливо сказал Гостемил. – Вон молодцы у врат стоят, ничем не заняты, так пусть отгонят повозку на задний двор. Я за нею вернусь на днях.

– Гостемил! – Владимир помахал ему рукой с балкона, пока ратники брали лошадь под узцы, а один из них залезал на облучок, – не зайдешь ли на угощение?

– Как-нибудь потом, – ответил Гостемил. – Я спешу, мне нужно в Киев. Да уж кстати, князь, дружина-то в готовности у тебя?

– Послужить хочешь? – серьезно осведомился Владимир. – Дело хорошее, а только придется подождать до возвращения. Мы ее на юг послали…

Вышата дернул князя за рукав, и князь осекся.

– Дело ваше, – сказал Гостемил. – А служить не хочу.

– Почему ж? – спросил Владимир, чтобы скрыть неловкость.

– Лень, – ответил Гостемил.

Глава двадцать третья. Меланиппе

Лодочник заметно нервничал. Что-то произошло, наверное, между ним и Ширин, сидящей в отдалении от него, закутанной с головой в сленгкаппу. Гостемил проверил наличие калиты у гашника, поправил бальтирад, и ступил в лодку.

Попутный ветер и рвение лодочника – и вот Горка, вот торг, вот пристань.

Как ни старалась Ширин, все-таки ощущение подавленности дало себя знать – пригнувшись, вышла из лодки, озираясь, боясь открыть лицо. Киев в то утро был великолепен, сверкал на солнце белизной стен, и даже голые позднеосенние деревья его не портили.