Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семяшко подошел к столу, сел на ховлебенк, подпер щеку рукой, покосился на Ковыля, и спросил, —
– Ты все еще считаешь, что это Бьярке?
– Я-то…
– А все командовать да руководить лезешь. А сам шведа от славянина отличить не можешь.
– Он говорит по-шведски!
– Я тоже, ну и что? Это какой же северянин по-шведски не знает, дубина? И что же ты успел ему поведать? По-шведски?
– Да он, в общем-то, мне все поведал, что сам знал, – наябедничал Гостемил. – И о том, что у Неустрашимых с фатимидами здесь сходка назначена, и что Ярослава собираются хватать, а Судислава сажать на киевский престол, и что фатимиды заберут себе всю Русь до Киева, а Неустрашимые…
– Врешь, я этого не говорил!
Гостемил пожал плечами. Семяшко посмотрел на сына.
– В кого ты такой дурак, хотел бы я знать. Мать твоя умная была, сам я не то, чтобы пяди во лбу несчитанные водились, но и чурбаном не назовешь. Эх! Болярин, послушай … Не знаю, чей ты спьен, но я был о тебе лучшего мнения.
– Мне грустно, что твое мнение обо мне ухудшилось, но я не спьен, – возразил Гостемил. – Я всего лишь приехал деньги получать. Но, конечно же, после услышанного я помимо денег еще кое-что получу.
– Ого, – Семяшко прищурился на Гостемила. – Да ты, болярин, не промах, выгоды своей не упустишь. Что ж … Тяпка, налей-ка мне вина.
– Вино это – дрянь страшнейшая, – предупредил Гостемил. – Твоего сына одурачил какой-то проходимец, прикинувшийся греческим купцом. А вот пряники действительно вкусные. Попробуй.
В дом стали входить, и заходить в гридницу, один за другим дюжие парни с топорами в руках. Семяшко обернулся на них и сделал им знак. Парни начали вставать по периметру гридницы, не приближаясь к столу. Семяшко взял пряник и откусил. Ему понравилось.
– Действительно, – сказал он, – хорошие пряники. Я к старости сладкое стал любить.
– Я тоже, – доверительно сообщил Гостемил, – но дело такое – нельзя. Нельзя нам с тобою сладкое есть, Семяшко. От сладкого толстеют и замедляются. И разные другие хвори приключаются.
– Так сколько же стоит твое молчание, болярин? – спросил Семяшко. – Спрашиваю я из любопытства.
– Знаешь, Семяшко – не приценивался я к своему молчанию до сих пор. Даже странно. Наверное дорого, поскольку поговорить я люблю страсть как! В этом ты убедишься скоро.
– Не без того, – заметил Семяшко.
– Отец, позволь мне самому его…
– Молчи, Ковыль. Ты уж наделал дел сегодня, хватит. А теперь, болярин, я сам скажу тебе, сколько твое молчание стоит.
– Скажи, буду признателен.
– Оно бы не стоило ничего, если бы мы тебе прямо сейчас вырвали бы язык и выкололи глаза. Но ты, наверное, грамотный, писать умеешь.
– Давно не писал.
– Это все равно. Да, так вот. Язык тебе вырывать бесполезно. Также, можно вырезать половину твоей родни, и пообещать вырезать вторую половину, если ты рот раскроешь. Тут беда в том, что родни у тебя толком нет. Есть какие-то дальние Моровичи, где-то, леший его знает, где … в Тмутаракани, что ли. То есть, нет, в Искоростени, конечно же. Древляне.
– Дериваряне, – поправил Гостемил, строго нахмурясь.
– Это все равно. Тебе до них дела нет, понимаю. Можно было бы завалить тебя золотом до ушей, но мне, как твоему поверенному, известны все твои дела. К излишествам ты, судя по всему, равнодушен – а это значит, что потребуется много золота, чтобы вскружить тебе голову, а я давеча поистратился. Можно было бы также просто женить тебя на одной из моих дочерей – а у меня их целых три на выданье. Тогда я заплатил бы свадебные издержки – скажем, пятьдесят кун серебра. Но тут уж мои собственные предубеждения действуют – не хочу я с тобою родниться, болярин! Ибо с Моровичами у меня старые счеты. По милости твоего дяди отец мой тридцать лет в остроге отсидел. Да и противно мне родниться – с подлецом. А ведь ты подлец, болярин. Приехал, нашел дурака – сына моего, и все у него выведал, выдавая себя за другого.
– Я не подлец, – возразил Гостемил. – Просто я коварен очень.
– Остается, болярин, одно – порешить тебя тут же. Ты не бойся, это быстро. Но в доме моем смертоубийства не допущу! Выведут тебя в лесок, рубанут несколько раз топором, да и закопают. Ты, вроде бы, христианин, а церковь мы здесь пока что не завели – не обессудь. Но, если хочешь, могу священнику сказать – черниговский сбежал, так муромскому скажу, как будет случай, чтобы … как бишь у вас это называется? … помянул тебя. Что-то в этом роде. Но вот что, болярин. Умереть ты можешь быстро, а можешь и медленно. Это мы тоже умеем. И если не хочешь медленно, то возьмешь ты хартию чистую, стило я тебе дам, и, поскольку ты грамотный, напишешь дарственную на имя купца Семяшки. Мол, ушел я в монахи, не ищите, наследников у меня нет, посему Семяшко распорядится – что на церковь, что смердам. Я вижу, сомневаешься ты, болярин. Что ж, сейчас тебя возьмут под белы руки, отведут вон туда … там есть удобное помещение … и устройства всякие для зажима конечностей, растягивания суставов, и прочая. Объяснят, что к чему – самую малость. Потом вернешься и напишешь.
Он подал знак – трое из примерно дюжины парней приблизились к Гостемилу и встали у него за спиной.
– Проводите болярина, – сказал, улыбаясь, Семяшко.
Большая рука с некрасивыми ногтями и короткими толстыми пальцами легла Гостемилу на плечо.
Гостемилу это не понравилось. Он схватил руку за запястье и, вскакивая на ноги, сжал и крутанул ее вбок. Треснула кость. Второй парень махнул топором – Гостемил увернулся, и топор вонзился в ховлебенк. Гостемил ударил коленом в нагнувшееся вслед за топором лицо, выдернул топор, и хлестнул третьего молодца по скуле свободной рукой. Тот закачался и упал на спину. Той же рукой Гостемил перевернул стол на Ковыля, шагнул вперед, выбил ногой из-под Семяшки ховлебенк, схватил его за волосы, приподнял, и приставил острие топора главарю разбойников к горлу.
– Рубите его! Рубите! – закричал Семяшко.
– Двинетесь – я перепилю ему шею, а потом будет весело, – предупредил Гостемил. – Ляжете вы все, даю вам слово, и половина из вас никогда больше не поднимется.
И все-таки один из оставшихся стоять на ногах решился – подошел сбоку и чуть сзади. Взлетел вверх топор. Гостемил ударил парня наотмашь тыльной стороной левой руки и чуть отодвинулся. Парень потерял равновесие, и Гостемил, поймав его за плечо, пинком вогнал его в стену с такой силой, что слышно было, как щелкают хрящи и ломаются кости. Парень бесформенной массой осел на пол.
– Вы что же, правда хотите подраться? – спросил Гостемил. – Так бы и сказали. Чего ж меня было дразнить понапрасну.
Он отпустил Семяшку, воткнул топор в стену – лезвие ушло в дерево пальцев на семь – и поднял опрокинутый длинный и тяжелый ховлебенк.
Восемь человек переминались с ноги на ногу, но все-таки рассредоточились, встали полукругом, взяли топоры на изготовку. Гостемил пугнул их один раз, другой, а потом пошел в атаку. Те, что стояли справа от него, стали заходить ему за спину, но гридница была просторная. Взмахом ховлебенка Гостемил достал двоих, переместился, ткнул одного торцом. Один из стоящих сзади метнул топор и попал топорищем в одного из стоящих спереди. Гостемил крутанулся вместе с ховлебенком, и еще один малый упал без сознания.
Ковыль выбрался из-под опрокинутого стола, тряхнул головой, и кинулся в угол – там стояли колчан со стрелами и лук. Гостемил поставил ховлебенк на торец и вытащил сверд. Четверо стоящих на ногах предприняли еще одну попытку, кинувшись на Гостемила скопом и отчаянно крича. Гостемил отступил за стоящий на торце ховлебенк – один из топоров вонзился в толстую доску. Еще один топор ударил сбоку – Гостемил отскочил и перерубил держащую топор руку. Раздался истошный крик, и трое невредимых пришли в ужас. Перед ними стоял не человек – а какое-то непонятное, огромное существо, похожее на человека, герой каких-то небывалых древних саг, неуязвимый, разящий, безжалостный. Они остановились. Гостемил почувствовал спиной движение и отскочил в сторону. Стрела прошла в двух пальцах от ховлебенка и вонзилась одному из троих в горло. Гостемил еще раз переместился, и вторая стрела вонзилась в ховлебенк. Ковыль стрелял метко. Если бы Гостемил продолжал стоять к нему спиной, сын Свистуна убил бы его третьим выстрелом. Но Гостемил, отпугнув двух оставшихся противников взмахом сверда, переместился за ховлебенк, приподнял его и, держа вертикально и пользуясь им, как щитом, быстро двинулся к Ковылю. Ковыль не успел выйти из угла – пошел боком вдоль стены, и Гостемил с размаху припечатал его к ней все тем же ховлебенком. Ковыль упал и застыл неподвижно.
Гостемил обернулся и сделал шаг по направлению к двум, стоящим с топорами. Оба тут же бросили топоры и бросились бежать вон из гридницы.
Сперва Гостемил подумал, что Свистун успел ускользнуть, но, окинув помещение взглядом, увидел главаря разбойников, жмущегося к стене. В суматохе его задели топором – повредили бедро. Свистун пытался, хромая, идти в правильном направлении – к двери. Гостемил шагом дошел до него и ухватил за шкирку левой рукой.