Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интонации на востоке отличаются от европейских, и все же Гостемил уяснил для себя, что дети его явно о чем-то договариваются. Не спорят – а именно договариваются. Несколько раз прозвучало слово «Свистун», затем Шахин употребил славянское «дура» – судя по возмущенной приглушенной реакции, именно сестру свою имел он в виду. Вскоре Гостемил не услышал, но ощутил – Шахин уходит через окно. Едва слышно скрипнула ставня. Очевидно, грохот в комнате холопов спугнул Шахина.
Гостемил вернулся в комнату холопов. Горела свеча. Нимрод и один из возниц вдохновенно дрались, а второй возница сидел на полу возле ложа с подбитым глазом.
– Смирно! – сказал Гостемил, прикрывая дверь.
Но все равно ему пришлось отдирать противников друг от друга.
– Что вы не поделили, бобры мохнатые? Что за поединки втроем?
– А надоели они мне оба! – запальчиво объявил Нимрод.
– Это ты мне надоел! – возразил возница. – Хвыке все равно, он под раздачу попал, кроме того он глухой…
– Сам ты глухой! – запротестовал второй возница.
– А этот, хорла, лезет со своим Кархважем, чуть мне шею не отдавил пузом!
– Тихо! – приказал Гостемил.
И подумал – не выставить ли всех троих, и не поспать ли в свое хвоеволие? А то – выйти на задний двор и прилечь в повозке? Но в повозке он может проспать рассвет, повозка, как любое средство передвижения на колесах, очень обособлена от мира.
– Всем спать, – велел Гостемил, и снова – сапоги и сверд в руке – вышел в темный коридор.
Хозяйкина спальня располагалась за третьей дверью слева. Татьяна, средних лет вдова какого-то черниговского воина, встрепенулась, села на постели, и спросила, —
– Ой, кто тут?
– Это гость твой, хозяюшка, – объяснил Гостемил. – Это я тут. Нет ли у тебя еще одной свободной спальни? Я заплачу, сколько скажешь.
– Свободной нет, – ответила хозяйка и добавила с очаровательной простотой, – Но можешь спать здесь, со мной.
Бесстыдство ее рассмешило Гостемила. Он хотел уж было ретироваться, когда почувствовал, что босые его ноги замерзли. Эдак назавтра проснусь с насморком, а нужно производить благоприятное впечатление на дочь, строящую за моей спиной – дня не прошло – заговоры. Гостемил положил сапоги и сверд на пол, развязал гашник, выскочил из портов, стянул рубаху через голову, и присоединился к хозяйке, чье лицо, слабо освещенное отраженным лунным светом, показалось ему вдруг красивым. Он с наслаждением растянулся на теплом ложе и предоставил себя, на спине лежащего, в хозяйкино распоряжение. Хозяйка Татьяна, при дневном свете тощая с виду, оказалась в голом состоянии округлой, мягкой, и шумной. Гостемилу понравилось, и нужно было бы, переведя дыхание, продолжить, и в этот раз проявить инициативу, но он действительно очень устал, и вместо продолжения просто уснул, прижавшись к хозяйке, а она гладила его по волосам, нежно приговаривая, «болярин мой, болярин…».
– Персональный, – уточнил Гостемил сквозь сон.
Рассвет он, конечно же, проспал, а когда вышел в крог завтракать, то и увидел там – всех троих холопов и Ширин, завтракающую с ними вместе.
– Здравствуй, болярин.
– Вы что, друзья мои, разум где-то потеряли? – спросил Гостемил.
– А что?
– А почему?
– Какого лешего вы сидите за одним столом с моей дочерью?
Все трое разом вскочили на ноги.
– А она нам не сказала…
– А она…
– Молчать.
Ширин странно на него посмотрела – недобро, но и с удивлением. Возможно, она не рассчитывала, что он публично признает ее своей дочерью, во всяком случае так скоро. Надо бы ей купить поневу да нагрудник – чего она в мужском все время, подумал Гостемил.
– Позволишь?
Она еще некоторое время сверлила его взглядом, но в конце концов кивнула.
– Нимрод.
Гостемил пошевелил рукой, и Нимрод ушел к печи – что-то там у него варилось под присмотром Татьяны. Других посетителей в кроге пока что не было. Весь город на радостях полночи пил, теперь отсыпается. А в Татьянином кроге пили давеча очень мало, и рано угомонились. Татьяна постаралась, подумал он, прибылями пренебрегла. То есть, рассчитывала, что я проведу с ней ночь. Женщины все-таки ужасно коварны.
Выпив залпом кружку родниковой воды, Гостемил пододвинул к себе блюдо с гренками. Ширин, подумав, потянулась к овощам, нарезанным специальным, ужасно вкусно выглядящим способом – Нимрод старался – тремя пальцами без усилий приподняла громоздкое, тяжелое блюдо и переставила его к себе. Да она сильнее сильного мужчины, подумал Гостемил. Нелегко ее мужу придется, ежели таковой случится в ее жизни.
– Холопья должны, как и господа, знать свое место, – объяснил он ей. – Панибратство унижает.
– Что такое панибратство?
– Это когда люди показно притворяются, что дружески расположены к представителю иного ранга или сословия. Очень некрасиво выглядит со стороны. Мы все равны перед Создателем, но обязанности у всех разные.
Рассуждаю, как наставник какой-то, дьячок провинциальной церкви, подумал он. Очевидно, воспитание детей располагает к менторскому тону.
Он с удовольствием отметил про себя, что Ширин спину держит прямо, и локти на стол не водружает. Надо бы ей помыться. Но, думаю, не вынесет, сбежит – слишком много всего сразу.
Глава двадцать первая. На Сизой Тропке
Позавтракав, Гостемил попросил Ширин посидеть в спальне до его, Гостемила, возвращения. Следовало сходить в детинец, освободить Шахина, да заодно уж появиться на хвесте и оплатить издержки, как обещал. Гостемил не подал виду, что знает о побеге Шахина. Я ужасно хитрый, подумал он.
На улице его узнали, и в детинец он прибыл, окруженный ликующей похмельной толпой. Воевода вышел ему навстречу и сокрушенно сообщил о ночном побеге. Гостемил выразил желание посмотреть, как и что. Диагонально повешенная дверь узилища (полуземлянки, по киевскому принципу), лежала, выбитая, шагов за двадцать от лаза. Шахин не то разорвал, не то перетер обо что-то веревки, коими связаны были его руки. Остальное труда, очевидно, не составило.
– Его пытались остановить стражники, – сообщил воевода.
– И что же?
– Двое убитых.
Гостемил покачал головой.
Фатимиды и их подданные – народ непримиримый, суровый. Вряд ли Шахина, провалившего задание и побывавшего в плену, примут обратно с распростертыми объятиями. Будет мотаться по Руси? Примкнет к разбойникам? Надо было давеча войти в спальню и попытаться с ним поговорить. Но кончилось бы это плохо – Гостемил еле на ногах стоял, и Шахин, восемнадцатилетний, быстро восстанавливающий силы, скорее всего просто убил бы его. Возможно, Ширин посвящена в планы Шахина. Если так – то выведает Гостемил у дочери в конце концов, что к чему. И попытается Шахина … спасти и образумить … возможно.
Хвест уж начался. Народ набился в обеденную залу в тереме, а также распространился по остальным помещениям в поисках веселья, укромных уголков для романтических свиданий, и предметов, могущих пригодиться в хозяйстве. Гостемил передал воеводе сумму золотом для оплаты хвеста, и воевода клятвенно пообещал, что заплатит смердам, как только те закончат хвестовать (смерды хвестовали со всеми) и отоспятся. О поваре, обещанном Гостемилом, никто не вспомнил, и Гостемил решил, что оно к лучшему. Затем он попросил воеводу показать ему несбежавших пленников – особенно его интересовали «ростовчане». Поговорил с тремя из них, а четвертый пришелся Гостемилу по душе.
– Ну-ка, воевода, выволоки его из узилища, я его с собой возьму.
– Зачем, болярин?
– Он мне дорогу покажет.
Воевода помолчал.
– Ты все-таки решил ехать к Свистуну? – тихо спросил он.
– Да.
– Зачем, помилуй?
– Поиздержался я, – объяснил Гостемил. – А золото мое – у Свистуна.
– Убьют тебя, болярин!
– Какой им смысл меня убивать? Я прошу только то, что принадлежит мне. Не так уж это и много.
– Болярин, болярин! – закричал какой-то ремесленник, заметив и узнав Гостемила. – Кормилец, отец родной! Дай я тебе колени поцелую!
Подбежав, он упал перед Гостемилом на колени и хотел обнять его за икры, но Гостемил отступил на шаг.
– Чрезмерные эмоции – признак плохого воспитания, друг мой, – сказал он.
***
К Нимроду в передвижную кухню Гостемил посадил «ростовчанина», которого звали Селезень, и велел Нимроду кричать истошно, если что. Сам он поместился в свою гридницу на колесах вместе с Ширин. Оплатив счет и попрощавшись с плачущей, но не смеющей перечить, Татьяной, отправился Гостемил на юго-запад по начатому, но так до конца и не укрепленному Мстиславом, хувудвагу.
– Расскажи мне, Ширин, про себя, – попросил он.
Рассказывать Ширин не умела. Но рассказывать хотела, несмотря на веские причины скрывать да помалкивать. В Каире мужчины рассказы женщин не слушают, а женщинам женские россказни неинтересны, они их все сами знают. А ведь так хочется поделиться всем, что с тобою было, поскольку это самое интересное и есть, ибо было не с кем-нибудь, а с тобой.