Польское Наследство - Владимир Романовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Воевода!
– Да, болярин!
– Пусть приберут тут в столовой, а завтра в честь освобождения города дадим хвест! Зови смердов с едой, а повара я даю своего – лучшего в округе!
– Здрав будь, болярин! – закричали несколько ратников, радуясь.
Открыли ворота. Конь попытался выразить свое мнение по поводу веса всадника и дополнительного веса пленника, но Гостемил шлепнул его по загривку, и конь понял, что в данном случае его мнение не имеет веса. Восторженная толпа запрыгала, завопила, полетели в воздух черниговские старомодные, кособокие шапки. Гостемил поднял руку, приветствуя.
– Расступитесь, люди добрые, – сказал он народу милостиво. – Везу чудище диковинное к себе, мучить буду.
Люди засмеялись. Гостемил, боясь, что в толпе кто-нибудь ненароком, а то и специально, повредит пленнику болтающуюся голову, пустил коня рысью. Прибыв в Татьянин Крог, он ввел коня под узцы на задний двор и стащил пленника на землю. Шапка пленника, отороченная густым темным мехом, оказалась привязана тесемками.
– Руки, – сказал пленник слабым голосом, и добавил какое-то арабское слово.
Гостемил вынул кинжал и разрезал веревки, стягивавшие руки пленника до предплечий. И повел в спальные помещения в обход крога. Навстречу им выбежали возницы и Нимрод.
– Брысь, – сказал им Гостемил.
– Болярин! – взмолился Нимрод. – Мы тут думали…
– Я вас не за думы при себе держу, думать вам не положено. Убирайтесь.
Заведя пленника в спальню, он задвинул засов, сбросил сленгкаппу, стащил бальтирад вместе с подаренным ему воеводой свердом, и сел на ложе. Пленник стоял перед ним, руки висели безвольно по бокам.
Затем одна рука потянулась к шапке. Тесемки не слушались – запутались. Гостемил снова встал, сжимая зубы, чтобы не крякнуть – он устал. Кинжалом – пленник отшатнулся, и Гостемил схватил его за плечо – он разрезал тесемки. Темно-коричневые волосы, слипшиеся от подсохшего пота, подстриженные скобкой, упали вниз, не достав двух пальцев до плеч. Несмотря на то, что ростом пленник превосходил среднего мужчину, в плечах был широк, осанкой прям, стоял, расставив ноги, видно было, что он – женщина.
Гостемил рассматривал странную женщину, сидя на ложе, прищурив глаз. А женщина рассматривала его.
– Даже не знаю, что бы тебе такое сказать, – в конце концов признался он. – Говори ты, раз уж начала.
– Я дочь Зибы.
– Это-то понятно.
– И … – последовала арабская фраза, которую Гостемил для своих целей интерпретировал как «судя по всему», – твоя дочь.
– И зовут тебя Ширин.
– Да.
– А брата твоего – Шахин.
– Да. Знаешь, что значит это слово?
– Нет. Скажи.
– Сокол.
Гостемил чуть приметно улыбнулся.
– Тебе смешно? – спросила она.
– Нет.
– Почему улыбаешься?
– Просто так. Вы, стало быть, близнецы?
– Да.
– Расскажи мне про Зибу.
– Зибу убили.
Гостемил вздохнул.
– Сперва, – объяснила Ширин, – как только мы родились, отец огорчился.
– Почему?
– Мы были желтые.
– Желтые?
– С желтыми волосами. И он понял, что Зиба изменила ему. Но он ее любил, и не стал ее убивать, а продал в … каниз…
– Что это значит?
– В холопки.
– В рабыни, – поправил Гостемил.
– Да. Но потом рассердился пуще, выкупил ее, и убил.
Суровое обращение с женщинами, подумал Гостемил, наверное бывает полезно в общественном смысле. Дела делаются лучше, когда женщины не болтаются под ногами и не мешают. С другой стороны, когда они не мешают и не болтаются – как-то скучно, наверное. У них там на востоке и на юге вообще скучно всегда. Поэтому многие ходят злые.
– А как его зовут?
– Этого я тебе не скажу.
– Почему?
– Потому что это было бы предательством. А я никого не предаю. Никогда.
– Да, – согласился Гостемил, – так оно, наверное, интереснее, когда никого не предаешь.
Она нахмурилась.
– Не понимаю.
– Это не очень важно. А с вами что сталось? С тобою и братом?
– А нас он не полюбил.
Она замолчала. И Гостемил понял, что она может так стоять и молчать еще лет семь.
– И что же? – спросил он.
– Нас отдали на воспитание в семью…
– Хорошую, надеюсь?
Она не поняла вопроса.
– Чью семью?
– Одного уважаемого человека. Но он тоже нас не полюбил.
– Ширин, ты сядь.
– С тобой рядом?
– Да.
– Никогда.
– Почему же?
– Я пленник твой. Пленники не сидят рядом с врагами.
– О, бовина санкта20, – пробормотал Гостемил.
Он встал, подтянул к ложу ховлебенк, и сел на него верхом. Спину и бедра ломило от усталости.
– Теперь сядешь?
– На ложе врага?
– Ширин, послушай, – сказал он устало. – Что нужно сделать, какое чудо сотворить, чтобы ты не стояла колонной дорической посреди комнаты, а сидела – на ложе, на ховлебенке, на полу?
Она недоверчиво и зло на него посмотрела.
– На пол можешь сесть?
– На пол могу.
Гостемил еще раз поднялся, подошел к очагу, кинул в него четыре полена, развел огонь.
– Садись на пол здесь, возле огня, сейчас будет тепло. Кто научил тебя так резво болтать по-славянски?
Она села на пол у очага. Ничего не ответила. А ведь мне нельзя даже задремать, подумал Гостемил. Она меня тут же зарежет. Мне всегда хотелось иметь дочь, признался он самому себе.
– Завтра мы освободим твоего брата, – пообещал он ей, подталкивая ховлебенк к очагу.
– Освободим?
– Да.
– А меня? В … рабство?
– Ты что, какое рабство. Ты моя дочь. Как же я дочь свою – в рабство?
– Сам будешь ети? – зло и с презрением спросила она.
У Гостемила округлились глаза.
– Ты, Ширин, шутишь так, что ли? Я – собственную дочь … Ты что!
– Мать нашу ты насиловал, так почему не дочь?
– Постой-ка. Я? Насиловал Зибу?
Она не ответила. Скривила презрительно упрямые пухлые губы.
– Постой, постой. Получается, что … он … продал жену в рабство, а потом и убил, за то, что ее изнасиловали?
– За осквернение неверным.
– О!
– Это справедливо.
– Чем справедливо, Ширин?
– Женщине должно умереть, но не позволить неверному себя осквернить. И если ты до меня дотронешься, я тебя убью. А потом себя.
Убей лучше моего повара, а то он зануда и бездельник, хотел было сказать Гостемил, но не сказал, вовремя сообразив, что просьбу могут воспринять всерьез.
– Ширин, – сказал он. – Я похож на человека, который насилует женщин?
Она поняла вопрос превратно.
– Ты и есть человек, который насилует женщин.
– Я не насиловал твою мать!
– Правда? – она улыбнулась, с еще большим презрением. – А мы у нее появились просто так, или, как у неверных заведено – непорочным зачатием?
– Мы случайно встретились в Константинополе и провели вместе неделю. Никто никого не принуждал!
– Ты лжешь, – сказала она, и Гостемилу захотелось дать ей пощечину. – Моя мать не могла добровольно иметь сношения с неверным.
Помолчав, остыв, Гостемил сказал, —
– Что ж. Каждый выбирает себе сам, во что ему верить. Твой выбор – он за тобою и останется, я не могу тебе запретить верить в то, что твоя мать не могла переспать с неверным, и что всех неверных нужно уничтожить, а их дома сжечь. И что люди, убивающие жен за измену, поступают правильно. И что убиваемые жены с ними согласны. И что твой удел – нести всю жизнь печать дочери неверного. Это все простые правила, их легко запомнить и понять. Вот только жить с ними не очень удобно, а навязывать их другим глупо. Я бы хотел свозить тебя и твоего брата в Киев. Походить с вами по городу, посмотреть на восход солнца. Но если это невозможно, то, что ж, да будет так.
– А что будет после Киева? – спросила она мрачно.
– После? Откуда мне знать. У меня есть эйгор под Муромом, а наследников до сих пор вроде не было. Пожили бы в эйгоре … наверное…
– Ты хочешь, чтобы я жила у тебя…
– Хочу или нет, но ты моя дочь, и, очевидно, наследница … как и твой брат…
– Ты не лжешь?
Соблазн поверить был, очевидно, силен. Гостемил пожал плечами.
– И я … – сказала она, – … смогу … жить, как живут … славянки?
– А как они живут?
Ширин помедлила.
– Привольно, – сказала она. Еще подумав, она добавила, возможно не очень понимая значение выражения, – Шляются где попало. – И еще помедлила. – Выбирают себе мужей. – (Гостемил улыбнулся). – Не прикрывают лицо и волосы. Ходят в гости к кому хотят. Если это действительно так, как мне … говорили. Наверное, это все ложь. Да. Неверные всегда лгут.
– Все время лгать невозможно.
– Неверные лгут. Все время.
– Ты много неверных встречала в жизни?
Она молчала.
– Знаешь, Ширин, по-моему, тебе нужно поесть. Ты проголодалась, и потому сердита. А время вечернее. Давай поедим чего-нибудь?
Она молчала. Гостемил поднялся, подошел к двери, открыл, послушал, как кричат и празднуют в кроге, и позвал, —
– Нимрод! Нимрод, леший тебя заешь!
Нимрод появился и встал перед хозяином, пытаясь заглянуть в спальню.