В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

уже догадывались, кто это – сети у лагеря вдруг оказались забиты только что прилетевшими сине-черно-белыми красавцами и их скромными серо-оливковыми подругами. Но удостовериться пока не получалось – невозможно было разглядеть новых певцов в полумраке подлеска.

Лишь когда мы холодным утром шли по вершинам небольшого хребта, синие соловьи повылезали на вершины елочек по обе стороны тропы и издавали свои «электрические» коленца, греясь в лучах только что показавшегося солнца. Птички дрожали то ли от возбуждения, то ли от холода, в контражуре из тонких клювиков при пении поднимались маленькие золотистые облачка пара.

Через несколько дней, снова спустившись в долину Бикина, мы продолжали привычно фиксировать синих соловьев по голосам. Но песни многих из них казались уже сложнее, с более разнообразными строфами, при этом в них присутствовали те же характерные металлические ноты. Костя тут же выдвинул рабочую гипотезу: продуктивные пойменные биотопы занимают взрослые самцы-доминанты, с годами поднаторевшие в вокализации, а зеленую молодежь с простым типом песен вытесняют в менее удобные местообитания на водоразделах, типа давешней гряды сопок. Мы с Шурой не возражали против такой трактовки – выглядело правдоподобно, да и научный авторитет Кости довлел над нами. Правда, я все силился вспомнить, наблюдались ли среди поющих на хребте синих соловьев самцы-первогодки с еще бурой окраской крыльев, оставшейся от ювенильного наряда. И не вспомнил.

Спустя некоторое время мы обнаружили, что из учетов куда-то пропал сизый дрозд, радовавший нас мелодичными, почти соловьиными руладами все первые дни в пойме Бикина. Куда до него нашему певчему! Терзаемые сомнениями, мы направились к ближайшему от лагеря певцу, которого считали самым матерым синим соловьем в округе. Птицу в густом кусте черемухи было не разглядеть, но при нашем приближении красивые перелады смолкли и раздалось знакомое дроздовое кудахтанье. Синий соловей оказался сизым дроздом.

Большинство ляпов эмпирического метода познания удалось исправить к концу первого же полноценного сезона. Были прояснены недоразумения с рыбным филином, таежным сверчком, голосистой и зеленой пеночками, сибирским, оливковым и бледным дроздами, а также многие другие. От года к году мы все увереннее ориентировались в местной авифауне, лишь считаные «зловредные» объекты не спешили раскрыть инкогнито. Как на подбор – наиболее невзрачные, скрытные, редкие, с невыразительной песней.

К их числу относилась и малая пестрогрудка, родственница сверчков. Эта пичуга упорно не желала показываться на глаза и ловиться в сети. Мы изредка засекали жужжащий стрекот вдоль гребней сопок и горных хребтов, где каменные пупыри чередовались с окнами ветровала и заросшими чемерицей и малинником лужайками, но уверенности все не было. Сначала даже не понимали: это предполагаемая малая пестрогрудка или вдруг пестрогрудка сибирская? А может, вообще насекомое – какой-нибудь кузнечик или цикада? Фонотеки голосов не давали однозначного ответа, но потом вроде удалось разобраться.

Комментируя случаи нашего с Костей ажиотажа по поводу неопознанного голоса или промелькнувшей серенькой пичуги, ироничный Алексей, больше ориентирующийся на крупных красивых пернатых с запоминающейся вокализацией, всегда изрекал со здоровым скепсисом: «Ох уж мне эти ваши большие и малые уссурийские чик-чик-пинашки!»

Между тем, хоть и двигаясь как столетние старики, мы преодолели водораздел – незаметно подъемов стало меньше, чем спусков. Да и в целом местность сделалась более пологой. Но поперек курса снова надвинулся лесной пожар. Небо сильнее заволокло дымом, между веток огненными светлячками вились искры, стало совсем нечем дышать. В просветы крон было видно, как полыхает соседняя сопка. Пришлось резко забирать вправо, чтобы не оказаться в центре стихийного бедствия.

В какой-то момент сверху послышался явственный рокот вертолета, но саму машину было не разглядеть из-за набрякшего сизого марева. Шум винтов постепенно удалялся в северном направлении.

– Может, они обнаружили, что забросили нас не туда и теперь ищут? – предположил Костя.

– Ага, щас! – откликнулся Юра – Скорее уж, это пожарные летают, оценивают масштаб очагов возгорания. А вот начнут тушить или понадеются, что само потухнет?

Потратив несколько часов на большой крюк, наш отряд снова попытался достичь долины Кунгулазы. Теперь мы в том же медленном темпе плелись по местам, где уже прокатился фронт огня. Обугленные стволы курились синими дымками, кусты и валежник рассыпались белесой золой, дотлевающие пни и выворотни светились малиновым. Рыжие язычки пламени то и дело вспыхивали и в трещинах древесных колонн. Моховой покров превратился в причудливую трехмерную аспидно-горчичную мозаику. Только багульнику было хоть бы хны – лишь чуть побурел и закурчавился! Видимо, огонь мгновенно вспыхивал от эфирных масел на подходе и прогорал, не трогая сами растения. Да и кроны лиственниц задело не сильно – пожар здесь не стал верховым и у леса был шанс оправиться.

Наконец за очередной лиственнично-багульниковой террасой показалась пышная зеленая пена пойменного леса, не тронутая пламенем. Выбиваясь из последних сил, на заплетающихся ногах мы вышли к Хвоянке. Напрашивался большой привал на обширной косе. Было еще довольно рано, но все малодушно решили уже никуда не идти сегодня, как следует отдохнуть и выспаться, чтобы завтра дойти до устья.

Необходимо было и попытаться пополнить запасы провизии. У нас остались кружка риса, три бульонных кубика и чаю на две-три слабых заварки. Юра отправился со спиннингом на расширение русла ниже косы, Николай с ружьем – в лес. Мы с Костей остались разбивать лагерь, таскать дрова, разжигать костер.

Все наши движения были вялыми, словно в замедленной съемке. Раз за разом накатывала апатия, все валилось из рук. Ныли кости и мышцы, неоткуда было взять энергии рубить и носить нормальные бревна. Хмуро собирали мелкий сушняк и хворост, то и дело застывая в оцепенении, опускаясь на землю для восстановления убывающих сил. Стоило резко подняться, и перед глазами начинали плавать черные мушки, а в ушах возникал звон.

Мы подумывали, не раскинуть ли паутинки в пойменных перелесках – может, хоть мелких птичек наловим на ужин! Однако зловещее молчание в подлеске не давало этому мероприятию особых шансов, а учитывая общий упадок сил, не факт, что нам удалось бы нормально справиться с постановкой сетей. На реке не было видно ни уток, ни куликов, ни оляпок. Почти полное бесптичье, лишь у самых вершин деревьев изредка попискивали поползни и ополовники. Может быть, все дело в прокатившемся пожаре?

Спустя часа два Юра вернулся ни с чем. Это было неожиданно. Все привыкли, что на Бикине и его притоках непременно есть рыба. На этот ресурс мы всегда рассчитывали, оказываясь у реки. И вот уже второй облом подряд – на Плотникова и Хвоянке! Снова виноват пожар? Хотя