В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

Хвоянки казался почти столь же недостижимым, как и в тот момент, когда мы осознали, что находимся на Куполе вместо Сухопадной.

Мне всегда было обидно за первопроходцев, проигравших битву с непреодолимыми обстоятельствами в двух шагах от спасения и триумфа. К счастью, до сих пор не представилось случая применить книжную ситуацию к себе. Да, пропадать совсем рядом с целью глупо. Но ресурс наших организмов, очевидно, и правда был на пределе. Кажется, мы достигли той самой третьей фазы стрессовой реакции Селье, которую нам живописал Костя на Зеве. Эта фаза – истощение, – насколько мне помнилось, чревата нарастающим необратимым ущербом здоровью, а то и скорой гибелью. И похоже, она незаметно надвигалась все последние дни. Во всяком случае, проблемы с обострившимися болячками вовсю наличествовали – еще с Сухопадной, а то и раньше.

В такой ситуации главное – собрать волю в кулак и не сломаться психологически. И хотя бы ползти в нужном направлении. Если еще останутся силы. А если их уже нет?..

Боррелиоз

Как ни удивительно, бикинские экспедиции лишь однажды довели меня до больницы. Случилось это в мой последний сезон.

В конце июня мы всей группой переправились на левый берег Бикина немного выше Верхнего Перевала. Встали в великолепном парковом лесу за протокой, отгороженной от главного русла длинным ивовым островом. Еще выше по течению располагался один из дендрариев Бориса Константиновича: много лет назад он высадил там экзотические и редкие деревья, и даже некоторые таблички сохранились. Дальше от реки лес переходил в подобие высокотравной саванны, потом начинались мари.

Как обычно, мы делали маршрутные и точечные учеты по зимникам, ставили и проверяли птичьи сети. Пытались найти гнездо ястребиных сарычей, беспокойно летающих вокруг. Старались не попадаться на глаза медведице с двумя медвежатами, бродившей теми же тропами. Тропическая жара, духота и рои паутов сильно затрудняли существование. Ночи не приносили прохлады, спали поверх спальников, обливаясь потом. Настоящий «зеленый ад»! Но мы привычные.

Докучали и сонмы прочих насекомых: всюду сновали злющие муравьи, летали шершни, подлесок был заплетен паутиной и полусъеден какими-то гусеницами, норовившими свалиться за шиворот. Сети часто забивались ночными бабочками, в основном зелено-розовыми и дымчато-оливковыми бражниками, весьма трудными для выпутывания. В «саванне» из-под ног с треском разлетались кобылки с голубыми, малиновыми и фисташковыми крылышками. Прямо у палаток случился массовый выплод цикад – горбатые бурые личинки, как зомби, выбирались из влажной почвы, залезали на стволы и сбрасывали шкурки, превращаясь в мокрых белесых имаго. Пировать заполнившими округу пока не отвердевшими и нелетными цикадами слетались выводки голубых сорок и серых скворцов.

Через несколько дней, оставив Юру и Костю в базовом лагере, мы с Алексеем подались с палаткой на ближнюю окраину Кушнарихинской мари. Алексей заканчивал аспирантуру и писал диссертацию по мелким пастушковым птицам европейской части России – погонышам, водяному пастушку, коростелю. Их дальневосточные родственники были очень интересны ему для сравнения.

В конце мая на Бикино-Алчанской мари мы слышали странный голос, явно принадлежащий кому-то из неведомых пастушковых. Костя однажды вспугнул из багульника маленькую кургузую птаху с белыми «оконцами» на крыльях. Крохотный белокрылый погоныш – одна из самых скрытных и загадочных птиц России, даже единичные случаи его гнездования в Забайкалье и на Дальнем Востоке в то время не были надежно доказаны. На встречу с ним Алексей особо и не надеялся, куда сильнее его привлекал большой погоныш, который гнездится на болотах и старицах в низовьях Бикина. Но, как назло, в нынешнем сезоне большого погоныша оказалось совсем мало.

В сумерках мы усаживались у костра на вытоптанной в высокотравье полянке и вслушивались. Костер горел дымно, влажная древесина маньчжурского ореха – не лучшее топливо. Светился белым в лучах мощного Лешиного фонаря-фары перекинутый через сук вкладыш от спальника, трава и листва рядом казались неправдоподобно зелеными. Но путные красивые бабочки и жуки на световую приманку все не прилетали – одни пяденицы, моли, крылатые муравьи да мелкие хрущики. Зато вокруг вовсю семафорили светлячки, придавая ночи карнавальный вид.

Нельзя сказать, что было тихо. Звенели комары, почти ультразвуком пел мокрец, цыкали летучие мыши. Издалека звучал хор лягушек, порой доносились предсмертный писк и верещание водяной полевки или восточноазиатской мыши, придушенной норкой либо колонком. Урчал большой козодой, издавали резкое «пиу» перелетающие бесплотными тенями зеленые кваквы, иногда бойко «чвэ-вэкал» немой перепел («немой» он только в сравнении с обычным). В перелеске нудно и уныло перекликался выводок ушастой совы.

Несколько раз от ближайших тростников доносилось визжание и хрюканье восточного водяного пастушка. Дважды басовито промычала пятнистая трехперстка, оба раза мы вскидывались, но определить направление звука и расстояние до него оказалось невозможно: трехперстки – известные чревовещатели[35].

Большие погоныши начинали барабанить только после полуночи. Было слышно всего двух, и оба были далеко – один подавал сигналы из-за глубокой старицы, другой из топкого кочкарника. Подманить их на запись голоса, подобно коростелю, не получалось. Вооружившись фарой, мы прочесывали марь с двух сторон, но при приближении птицы замолкали, а выпугнуть их из зарослей не удавалось. Вымотавшись и вымокнув, возвращались к биваку, засыпали под утро.

Пару последних дней я чувствовал себя паршиво, временами лихорадило, ныло правое плечо, укушенное каким-то гнусом. Кризис наступил однажды ночью: меня бросало то в жар, то в холод, я метался в бреду, раскалывалась голова, на плече вздулась горячая красная опухоль. Утром стало ясно, что надо быстро выбираться к базовому лагерю, а оттуда в поселок. Собрались и двинули. Обратной дороги почти не помню – сознание было сильно помрачено. Я передвигался на автомате, как заржавевший Железный дровосек, – каждый шаг отдавался резкой болью в бедренных суставах, мне казалось, что они скрипят на весь лес. Алексей натужно тащил оба наших рюкзака и следил, чтобы я окончательно не свалился.

Вот уже миновали большое барсучье городище возле лагеря. Еще рывок – видны купола палаток, кострище, таган. Но в лагере пусто – соратники разошлись по маршрутам и точкам для съемок. «Ну, Костя-то наверняка на черепахах!» – отдуваясь и вытирая потное лицо камуфляжной шляпой, выдавил Алексей. К счастью, это место было недалеко.

В первый же день мы нашли две зарастающие старицы, где плавали и вылезали греться на коряги триониксы – дальневосточные мягкотелые черепахи. Плоские, болотного или черного цвета, с неожиданно ярким желтым брюхом, длинной крапчатой шеей, злыми светлыми глазами и заостренной мордой, оканчивающейся вздернутым хоботком. Черепахи были самого разного размера –