В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

муторнее и дольше, чем мы думали. С утра тянуло дымком – видимо, где-то на окрестных сопках одна из вчерашних гроз все-таки подожгла лес. Именно в этом направлении нам и предстояло двигаться дальше. Давление оставалось низким, небо – мутным, стороной одна за другой проходили сухие грозы. Хотя подъем был едва заметным, мы буквально валились с ног. Через каждые 200 м, не сговариваясь, падали на землю, чтобы хоть немного перевести дух и дать отдых спине и конечностям. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Во рту стояла сухая желчная горечь, желудок сводило, в кишках бурчало. Животы у всех подвело основательно, отсюда и проявления страшной слабости.

Из подножного растительного корма попадались лишь скудные ягоды жимолости и красной смородины. Не было и дичи. Птицы как-то нехорошо примолкли, возможно испуганные предчувствием надвигающегося лесного пожара. Николай тщетно вслушивался, не вспорхнет ли где рябчик, время от времени дул в манок, но никто не отзывался – пора брачного свиста прошла. Охотник уже начал жалеть, что не подстрелил вчера самку каменушки, виденную с выводком, – не хотел брать грех на душу. Накануне вечером он несколько раз бросил спиннинг на рукавах Плотникова – с нулевым результатом.

Дни слились в серый беспросветный кошмар. Небо все больше затягивало дымом, от усиливающегося запаха гари непрерывно першило в горле и слезились глаза. Солнце выглядело багровым кругом на пепельном фоне неба, ночью на северо-западе колыхалось оранжевое зарево пожара. А мы все шагали через лес без какой-либо дороги и четкого представления, когда же дойдем до реки.

Черепашье движение отряда по-прежнему представляло собой ходьбу с препятствиями: приходилось то и дело высоко поднимать ноги, перешагивая осточертевшие валежины на уровне колен. Шли галсами, подспудно стараясь выбирать понижения между пологими увалами. Время от времени разделялись на расстояние крика, чтобы искать ручьи или ключи, возле которых можно сделать привал или переночевать. Постоянно идти вдоль лесных водотоков не больно-то хотелось – они были очень захламлены и отчаянно петляли, отчего наш и без того непрямой путь сильно удлинился бы.

Сварили и съели последние рожки с тушенкой, на следующий день допили какао со сгущенкой.

Иногда ветер относил в сторону запах дыма, чуть прояснялось, становилось полегче дышать. Но сладкий дурманящий аромат, поднимавшийся от белых соцветий багульника, по-прежнему преследовал нас, вызывая головокружение и приступы дурноты. Костя привычно двигался в авангарде, остальные старались не очень растягиваться, держа в поле зрения спину товарища, бредущего впереди.

Не сбивать темп передвижения помогали разные ухищрения. Мне в подобных случаях всегда вспоминаются энергичные песни друзей-бардов. В основном – на военную тему.

– Братики-солдатики, ватные бушлатики! Через руку на плечо виснут автоматики… – поет внутри черепа Дима Авилов.

– Но за ротою первой подготовят вторую. А поляжет вторая – в бой пойдет батальон! – брутально рычит Леша Кудрявцев.

– Ведь у людей есть белый день, а у солдата только ночь! – чеканит Авилов.

– Ой, о-ой, первая рота, встречный огонь! Ой, о-ой, первая рота, вечный покой! – тянет Кудрявцев.

В голове одна за другой возникают следующие строки «солдатских маршей», дыхание нормализуется, а ноги автоматически отмеривают шаги. Уже запыхался? Сейчас подберем помедленнее! Мои собственные песни здесь не подходят – ритм не тот. Пластинка крутится бесконечно, одна песня сменяет другую. Спина, колени и ступни хоть и повинуются ритму, но протестуют все сильнее, пот заливает глаза. Стоп, уже привал? Ага!

Рюкзак сам собой слетал с плеч, а уставший организм, как марионетка, ничком рушился в заросли багульника. Поднимая в падении облачко пыли с узких кожистых листьев и вызывая усиленный залп летучих эфирных соединений. Несколько секунд блаженства, затем тело через одежду начинали колоть какие-то сучки или веточки, немела неловко подвернутая рука. Но чтобы изменить неудобную позу, приходилось долго собирать остатки сил. А навязшие слова и мелодии все продолжали звучать где-то глубоко внутри.

В усталую голову порой проникали и внешние звуки. Дымный июльский лиственничник был молчалив, в багульнике лишь изредка издавали монотонные стрекочущие трели пятнистые сверчки. То и дело моему или Костиному воспаленному воображению казалось, что какая-то из трелей более короткая и жужжащая, с повышением тона в конце. Через силу вставали и, шатаясь, брели в сторону загадочного певца в надежде, что поет малая пестрогрудка и мы наконец-то увидим эту скрытную птичку. Но все шмыгавшие в нижнем ярусе пичуги, которых удавалось разглядеть в бинокль, оказывались сверчками.

Малая пестрогрудка так и оставалась для нас загадкой после стольких сезонов!

Эмпирические методы познания

Начальные этапы познания фауны дальневосточных птиц неизбежно проходили у нас методом проб и ошибок. Еще не было приличных полевых определителей по региону с рисунками и фото, отображающими разные наряды и позы пернатых. Словесные описания в книгах не передавали в должной мере признаков, различимых в природе. Записи голосов были труднодоступны, особенно на портативных носителях. Необходимые навыки определения, понимание биотопических предпочтений птиц нарабатывались непосредственно на месте. И огромную роль в этом играли субъективные ощущения, которые трудно выразить словами.

На самом деле лучший метод запоминания для натуралиста – это доходить до всего самостоятельно, а не когда тебе показывают и разъясняют. Опробовано со студенческих лет!

Отправляя меня в первую экспедицию, шеф напутствовал: «Приеду сам через две недели, с практикой, – чтоб к этому времени различал всех птиц по голосам!» Пришлось напрячься – благо у меня хороший слух и приличная музыкальная память. Правда, потом выяснилось, что в других местах те же птицы могут петь несколько иначе. Но первые впечатления всегда самые сильные и въедаются в память накрепко. До сих пор эталонной песней дрозда-белобровика я считаю его вологодский диалект – чистое ступенчато понижающееся «тюрлю-тюрлю-тюрлю», как в проигрыше к песенке Пьеро из «Приключений Буратино».

Похожая схема сложилась и на Бикине. Предварительно прослушивая голоса птиц на записях, трудно выделить существенные для определения ноты и строфы, зато в полевых условиях это происходит намного увереннее, ведь песни уже не выдернуты из общего антуража. Лишь самые узнаваемые голоса – индийской кукушки, белоглазки, личинкоеда – были опознаны сразу, благодаря пластинкам. Но дальневосточный лес быстро перестал звучать какофонией незнакомых звуков. Отыскав певца визуально и более-менее поняв, кто это, мы куда легче запоминали голос. К счастью, часть птиц и их голосов была нам знакома по другим регионам.

Неизбежно случались и проколы.

Простенькие, металлические с затухающим «эхом» песни синего соловья трудно соотнести со стереотипным понятием «соловьиные трели», подразумевающим богатую вокализацию с произвольным чередованием всевозможных колен. Услышав эти звуки впервые, мы