Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

организационной борьбы, которую Маркс вел с мелкобуржуазными направлениями в тогдашнем европейском рабочем движении. Естественно поэтому, что Лавров по существу не мог охватить всего исторического смысла Парижской коммуны, всех ее поучительнейших уроков.

Известно, что Лавров называл себя учеником Маркса «с тех пор, как ознакомился с его теориею»[874]. Но в действительности вопреки субъективному убеждению самого Лаврова он был очень далек от подлинного марксизма. Положения, заимствованные так или иначе у Маркса, в слишком эклектическом уме Лаврова уживались с противоположными марксизму положениями и взглядами[875]. Поэтому опыт Парижской коммуны не привел его к правильной оценке общественных отношений России. При решении этой задачи он оставался во власти утопических народнических представлений. Влияние народническо-утопических воззрений сказалось непосредственно и на некоторых чертах самого освещения Лавровым Коммуны (фактическое игнорирование экономического момента при подходе к вопросу об условиях успеха социалистической революции, неясное, а порой ошибочное, представление о соотношении социально-экономической и политической сторон движения, нечеткость в постановке вопроса о значении «государственного элемента», сильно выраженные «федералистические» симпатии и т.д.)[876].

Не один Лавров, но и другие народники 70-х годов признавали революционные и научные заслуги Маркса. Они нередко заявляли о согласии с отдельными сторонами учения Маркса, наиболее часто с экономическими взглядами Маркса, иногда с историческими и т.д. Но это «согласие» не мешало народникам отстаивать свои утопические, идеалистические взгляды. Народники проявляли полное неумение применять учение Маркса к анализу русских общественных отношений и к задачам русского революционного движения. Воззрения Маркса сплошь и рядом «соединялись», смешивались народниками со взглядами Лассаля, Прудона, Родбертуса, Дюринга, О. Конта и т.д.

Народники подчас ставили на одну доску с Марксом Прудона и Лассаля. Этим грешило в известной мере уже «Народное дело»[877]. В журнале «Вперед!», выпускавшемся (с 1873 г.) Лавровым и его сторонниками, Маркс, Прудон, Лассаль одинаково назывались передовыми деятелями рабочего движения, стоящими «во главе экономической науки»[878]. Не видя большей частью существенной разницы между Марксом, Прудоном, Лассалем, народники объединяли всех их с Бакуниным, Лавровым, Михайловским. Н. Морозов, например, писал в своих воспоминаниях, что большинство народовольцев одинаково сочувствовало Бакунину, Лаврову, Михайловскому, Лассалю, Марксу и Энгельсу[879]. Глубоко ошибочное убеждение в совместимости учения Маркса с народничеством выразил народник Я. Стефанович: «Марксист, как теоретик, а не член практически борющейся социалистической партии на Западе, не исключает народника»[880].

Подобные ложные мнения поддерживали в ряде высказываний идейные вожди народничества – не только Лавров, но также Бакунин и Ткачев.

Почитатель и продолжатель Прудона Бакунин вынужден был на словах признать превосходство материалистического метода Маркса над идеализмом и метафизикой Прудона[881]. Между тем сам Бакунин, яростный враг Маркса в международном рабочем движении, совершенно не усвоил, как правильно отмечал Плеханов, материалистического понимания истории; он был лишь «софистизирован» этим учением и на деле оставался «неисправимым идеалистом»[882]. Со всей определенностью это проявилось в постановке и решении Бакуниным вопросов революции и рабочего движения. Бакунин игнорировал экономическую сторону социальной революции. Маркс в своем конспекте книги Бакунина «Государственность и анархия» подчеркивал, что автор «абсолютно ничего не смыслит в социальной революции», для него ее экономические условия не существуют, «воля, а не экономические условия, является основой его социальной революции»[883]. Извращение Бакуниным материалистического понимания истории ярко сказалось в его вредных и безнадежных попытках при помощи ссылок на эту теорию опровергнуть позицию Маркса в вопросах о политической борьбе и диктатуре пролетариата.

Не сумел, несмотря на субъективное тяготение к материалистическому пониманию истории, правильно усвоить последнее и П.Н. Ткачев. Он еще в 1865 г. на страницах «Русского слова» сочувственно цитировал данное Марксом во введении к труду «К критике политической экономии» изложение сущности исторического материализма, заявляя при этом, что эти взгляды сделались «почти общим достоянием всех мыслящих порядочных людей». В разных своих статьях Ткачев делал многочисленные попытки связать те или иные явления социально-политической и культурной жизни с экономической эволюцией общества. Однако и своей общей теоретической аргументацией, и отдельными формулировками Ткачев обнаруживал отсутствие должного понимания исторического учения Маркса. Понятия производительных сил и производственных отношений он подменял неопределенными и туманными «экономическими принципами». Он в значительной мере выводил определяющую роль экономики из теории утилитаризма, сводя дело в конечном счете к «личному интересу», к сознательному стремлению людей «к улучшению своего положения», более или менее скатываясь в итоге на идеалистические позиции[884].

Ткачев, подобно Бакунину и Лаврову, не понимал экономических условий социальной революции. Его вера в легкую осуществимость социалистического переворота в России основывалась на отсталости экономической жизни страны. Несостоятельность этой ставки на отсталость была вскрыта Энгельсом в его известной статье (1875 г.) «Об общественных отношениях в России», направленной против взглядов Ткачева. «У нас нет городского пролетариата, это правда; но зато у нас нет буржуазии», – писал Ткачев, находя в этом преимущество России (в смысле шансов социалистической революции). Энгельс отвечал на это: человек, способный утверждать, что социалистическую революцию «легче провести в такой стране, где хотя нет пролетариата, но зато нет и буржуазии, доказывает лишь то, что ему нужно учиться еще азбуке социализма»[885].

В полном противоречии с марксизмом находились взгляды Ткачева на природу государства в России. Ткачев не разделял анархистской позиции Бакунина и его последователей и высказывался за использование государства в интересах революции[886]. В этом отношении он не повторял вредной ошибки бакунизма, отрицавшего революционную роль всякого государства. Зато именно Ткачев с наибольшей резкостью выразил другой из теоретических пороков народничества, заключавшийся в непонимании классовой природы и экономической основы русского государства, в теории о «внеклассовом» происхождении и характере этого государства.

В своем полемическом «Открытом письме» Энгельсу, которое и вызвало упомянутый выше ответ последнего, Ткачев утверждал: «У вас государство не является лишь видимой силой. Оно обеими ногами упирается в капитал; оно воплощает в себе определенные экономические интересы… У нас имеет место совсем обратное отношение, – наша общественная форма обязана своим существованием государству, государству, висящему, так сказать, в воздухе, государству, которое не имеет ничего общего с существующим социальным строем…»[887] Энгельс подверг уничтожающей критике этот взгляд Ткачева, показав те социальные силы, интересы которых представляет царизм и которые извлекают всевозможную выгоду из существующего положения. Особое внимание Энгельс уделил выяснению неразрывной, органической связи царизма с помещиками и дворянским землевладением. Параллельно с этим Энгельс осветил бедственное и невыносимое положение