Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обед начался с того, что девяти– или десятилетняя дочка его, которую маменька называла, на французский лад, Веретт (Wérette), отказывалась от исполнения настояния матери, приказывавшей ей завеситься салфеткой, чтоб не капнуть на новенькое изящное платьице.
– Верка!.. – крикнул генерал, глядя внимательно, но ласково на дочь. – Верка, слушай команду!
Последовало со стороны генеральши рассуждение о том, что необходимо, чтобы Mitry и Wérette приучались ко всем приличиям света, а то, чего доброго, ежели за всем этим строго не наблюдать теперь, то последствием будет то, что привьются самые мужицкие привычки, искоренять какие будет потом трудно.
– Искоренять привычки некрасивого свойства, – заметил Иван Никитич, хлебая суп серебряною ложкою русской формы, – всего лучше поркою. Например, как ежели всыпать дюжины две горячих моей Верке или моему Митьке, то…
– Ах, Иван Никитич! – сказала ее превосходительство. – Какие ужасные имена!..
– Имена, во святом крещении данные, – отозвался Иван Никитич, – только на русский лад сокращенные. А все наше русское, отечественное – благодать небесная!.. Мил мне русский человек в своей натуральности…
За обедом почтенный Иван Никитич любил рассказывать много и красно. Рассказ сыпался у него за рассказом, анекдот за анекдотом. Из многочисленных рассказов его, слышанных мною в различное время, я приведу здесь, не желая утомлять читателей, только три анекдота, характеризующих генерала, причем постараюсь сохранить в рассказе и самые выражения, и манеру Ивана Никитича. Анекдоты эти: «Носовой платок», «Случай с Коленкуром» и «Пирог с грибами», конечно, не забыты еще в Петербурге весьма многими, слышавшими анекдоты эти из уст самого генерала-инвалида.
– Вишь, сквернит тебя одно воспоминание, – сказал Иван Никитич, обращаясь к своей супруге, – что люди русские без платка носового, или немецкого шнюпфтуха[758], просто пятерней, Господом Богом данною, нос высмаркивают?
– Дело вот как было, – начал Иван Никитич, управляясь на тарелке с заливным очень ловко какою-то особенного устройства вилкою и притом говоря: – Был, вишь ты, я на службе полицейской в столице Санкт-Петербурге и занимал должность частного пристава[759], продолжать занимать какую счел просто как бы делом непристойным для русского воина, понюхавшего дыма боевого под Аустерлицем, Фридландом и прочая, чего ради, узнав о назначении графа Михаила Илларионовича, нашего генерал-губернатора, главнокомандующим действующей армии, явился к нему проситься в ряды русских воинов для защиты прелюбезного нашего отечества. Приемная зала была битком набита, все желающими, как я, поступить в военную службу, и все-то больше была голь перекатная: беднейшие отставные приказные, наша братья бурбоны[760], разные недоучившиеся ребята в рваных сертучишках и таковых же сапожишках. Ну не было ни одного между всем этим людом человека сколько-нибудь поприличнее да попорядочнее. А в эту пору в Питере насморк был повальный. Чиханье шло на славу!.. И достойно внимания, что из всех этих просителей, толпившихся в генерал-губернаторской зале, ни одного не было такого, который бы при чихании употреблял носовой платок, все довольствовались прародительской пятерней. Покойный Михаил Ларионович был отчасти от природы, а отчасти по воспитанию своему брезглив, и это сморканье, со всеми своими последствиями, весьма дурно действовало на него. Он морщился, жмурился, отворачивался, как вдруг сам мгновенно заразился насморком: чих, чих, чих, чих, конца не было. Его сиятельство спешил за платком в карман уберрока[761], ан разбойник камердинер забыл вложить шнюпфтух-то в карман; Михаил Илларионович хочет дать приказание о платке; но насморк не свой брат: одолел его, одолел окаянный. К счастью, у меня в кармане был запасной платок, и я поспешил его ему представить. Никогда не забуду той приветливейше-любезной улыбки, какою седокудрый одноглазый старец отвечал на мою находчивость, которою он усердно воспользовался и после сказал мне: «Никогда не забуду, как ты меня из беды, друг, выручил: я бы просто не знал, что делать, чиханье так и душило, а пятерни ни за что на свете я не употребил бы». А вот, коли бы наш бессмертный спаситель России был в своем детстве воспитан чисто по-российски, а не по-французски, так пятернею, праотцами нашими нам завещанною, он воспользовался бы, не дожидаясь моего платка в ту пору. Ха! ха! ха! Моя благоверная крепко недолюбливает этого анекдота[762].
Рассказ о Коленкуре состоял в следующем:
– Что Коленкура я взбесил – это правда. Я служил частным приставом с чином коллежского асессора, в какой переименован был из майоров. Во время гулянья у гор на Масленице мне привелось быть дежурным, почему я, по званию частного, недаром-таки носившего шпоры, при полуштатском мундире, разъезжал верхом на куцем манежном коне в сопровождении двух полицейских драгун, заменявших в те времена нынешних жандармов, как вдруг вижу, что вне рядов ездят парные сани четверней цугом[763], кучера в кафтанах с золотыми галунами, на запятках егерь в теплом сюртуке и треуголке с галуном и зеленым султаном, а в санях в огромной медвежьей шубе и бархатной нашей русской боярской шапке-мурмолке – французский посланник Коленкур. «Что за канальство, – думаю я, – ведь вне рядов ездит одна только царская фамилия», и вот я дал шпоры моему куцему и мигом очутился перед санями, крича кучеру и форейтору, чтоб они въехали в ряды. Но пернатый лакей из немцев или жидов говорит мне, что это экипаж французского посланника и что его превосходительству угодно тут, а не там ездить, и ездить рысцой, а не погребальным шагом, как все там ездят. Заметив при этом, что в этот момент сам посланник отдал своему зеленому гайдуку какое-то приказание назло моим распоряжениям, я мигом скомандовал драгунам; они ухватили передних коней под уздцы и втащили сани с посланником в ряды прогуливавшихся. Посланник потом раскудахтался не на шутку и принес жалобу государю императору Александру Павловичу, который в одно время и в один час выразил мне благодарность за строгое и неуклонное исполнение мною обязанностей службы; а с другой стороны, повелел учинить выговор, в приказе по полицейскому управлению,
