Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не родня ли этот юнец, – спросил Скобелев, – одному из моих соседей в Перемышльском уезде, такому же уроду, как я, которому французское ядро не оторвало ни руки, ни ноги, но которому в Германии еще французская пуля угодила в ухо и прошла через челюсть ртом. Чудак-человек! страшно гнусит! а, судя по портретам, был красавчик, кровь с молоком и бедовый до юбок и даже до понёв[725]. Ха! ха! ха!
– Это родной его дядя[726], – сказал Греч, – второй брат его отца Петра Алексеевича, которого я хорошо знаю. Он когда-то был адъютантом Бенигсена и Штейнгеля, а теперь председателем Орловской казенной палаты.
– С птенчиком этим, – воскликнул Скобелев, – я непременно познакомлюсь, во-первых, потому, что он племянник моего израненного соседа, во-вторых, сын начальника Орловской казенной палаты, а я туда с моего завода сивуху ставлю откупщику, и, в-третьих, что главное, мальчишка мне приглянулся за то, изволишь видеть, отец-командир мой, фельдмаршал русской грамоты Николай Иванович, что, пока я читал всем вам мою солдатскую дребедень, какая там, по милосердию Божескому, всем вам понравилась, он, юнец-то этот, слушал меня с таким вниманием, что, кажись, словно наизусть учил. Вишь, Николай Иванович, брат, недаром ты меня в литературную, чтоб черт тебя побрал, купель-то окунул, вот я уж и прихватил писательского честолюбия, и мне всякое внимание к моему бумагомаранью стало так лестно и приятно, что твой мед сотовый, что баклага калужского теста, что маковник самый сладостный! Беда, да и только с вами, антихристами, Вараввами[727], разбойниками литераторами!.. Ха! ха! ха!
И долго он заливался звонким хохотом, обнимаясь со всеми набольшими, тут бывшими; а потом, опять обращаясь к Гречу, сказал:
– А все-таки, Николай Иванович, друг сердечный, не забудь, пожалуйста, не забудь вякнуть твоему быстро пишущему безбородому сотруднику, чтоб он побывал у меня.
Однако ж Греч приглашения этого мне не передал, а когда впоследствии начал встречать меня на воскресных обедах у Ивана Никитьевича, то выразил удивление, как это я «втерся» сюда. Само собою разумеется, что слово «втерся» тотчас было мною сильно подчеркнуто и за него я в долгу не остался, почему Греч опять запел свой refrain: «La moutarde au nez, la moutarde au nez!»[728]
После четвергов у Н. И. Греча я обыкновенно проводил вечера пятниц или в весьма изящном обществе гостиной М. А. Крыжановской, или в забавных, оживленных, нецеремонных, крикливых и, главное, сплетнических сходках бывшего редактора «Русского инвалида», издателя «Литературных прибавлений» и «Славянина» А. Ф. Воейкова, именовавшего эти сходки и сборища «литературными вечерами», хотя, как и у Греча, на них литературного было немного, ежели не называть литературою собрание рассказов о всех закулисных тайнах задворков отечественной литературы со всевозможными подробностями движения книжного рынка. Однако на этих вечерах являлись от времени до времени люди с чистым литературным призванием и с искреннею любовью читали здесь новые свои или чужие произведения, преимущественно стихотворные. На этот раз я был в гостиной Марьи Алексеевны Крыжановской, урожденной Перовской, жившей тогда в огромной казенной квартире дома Капитула российских орденов[729], в Гагаринской улице. Из общества Греча здесь бывали только его родственники, сделавшиеся чрез женитьбу брата генерала Крыжановского на двоюродной сестре Греча Марье Павловне Безак (матери нынешнего оренбургского и уфимского генерал-губернатора[730]) родственниками и гостями дома Крыжановских. Другую же часть этого общества составляли Перовские[731], тогда уже игравшие значительные роли, графиня А. А. Толстая, сестра Марьи Алексеевны, мать автора «Смерть Иоанна Грозного»[732], и иногда случалось видеть тут кавалергардского офицера Бориса Алексеевича Перовского (ныне графа, генерал-адъютанта и попечителя августейших детей). Впрочем, правду сказать, собственно аристократический элемент, как графини: Разумовская, Уварова, Строганова и пр., появлялись метеорно на пятничных вечерах, dont la société, как выражались аристократы, était passablement bigarrée et mélangée[733], состоя преимущественно в лице более или менее искавших в хозяевах дома, особенно в хозяйке, которая, при всем своем очаровательном и истинно незабвенном для многих из нас, тогдашних посетителей ее гостиной, характере, любила властвовать, чему равные, не говоря уже высшие, подчиняться не любят. Считаю излишним исчислять всех посетителей и посетительниц салона и танцовальной залы Марьи Алексеевны, которая сама была страстной любительницей танцев. Из числа особенно хорошеньких девушек этого общества, сколько помнится, была одна mademoiselle Рашет, сестра молоденького саперного офицера, с которым, помню, я почти всегда был визави в кадрили. Эта очаровательная блондинка отличалась поразительною свежестью лица и весьма замечательною образованностью без крошки педантизма. Бывало, в мазурке невольным образом приходилось заговариваться с этою истинно приятною партнеркою, которая вдобавок так владела салонным французским языком, что известная французская драматическая актриса Бурбье говорила о ней: «Mais allez donc c’est impossimble, tout a fait impossible, que cette jeune personne ne soit pas une pure parisienne»[734]. Невольно вспомнишь при этом, что в том же салоне проявлялись совершенные антиподы m-lle Рашет, некие девицы Клостерман, в числе, кажется, пяти сестер, при матушке и тетушке, о которых Греч со свойственным ему сарказмом говаривал: «Сии семь крав тучных»[735]. К числу танцовавших кавалеров принадлежал le charmant circassien[736], тот флигель-адъютант Хан-Гирей, о котором я подробно рассказывал в «Четвергах у Греча». Помню я еще довольно хорошо чрезвычайно видного красивого брюнета с черными бакенбардами, в капитанском мундире Гвардейского Генерального штаба, отличавшегося любезностью и какою-то, впрочем, солидною веселостью. То был барон Ливен, теперешний генерал-адъютант и обер-егермейстер, женатый впоследствии на дочери довольно известного в то время генерала путей сообщения А. А. Саблукова, расстроившего свое состояние на проектах и бывавшего иногда в салоне Марьи Алексеевны Крыжановской, со всеми всегда ласковой, внимательной, радушной. Но нельзя не закончить ряд здешних гостей, хотя и в весьма большом сокращении, Анною Николаевною Кутузовой, урожденною Ваксель. Это была преэксцентрическая личность, переменявшая своих chers amis[737] как перчатки, ловкая, бойкая, стройная, вертлявая, гибкая, танцовавшая словно баядерка и кончившая, как рассказывали, по крайней мере мне, достоверные люди, тем, что в 1845–1846
