Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне статьи этого молодого человека о разных русских деятелях отечественной производительности мануфактурной и торговой нравятся давно, хотя я лично вовсе его не знаю, нигде как-то не встречав; но теперь, после рассказа Ивана Никитича о крылышке, я особенно желаю его поближе узнать и с ним познакомиться.
– Это как нельзя легче, – заметил Скобелев, – он у меня обедает почти каждое воскресенье.
В одно из следующих воскресений у Ивана Никитича было что-то особенно много гостей, и в том числе больше молодежи, из которой я был тут не последним, беседуя много с Николаем Ивановичем Гречем, сказавшим хозяину, что он сейчас встретил на Невском М. П. Позена, который обещал сегодня быть у Ивана Никитича. Ждали Позена долго и хотели в 5 часов с четвертью уже садиться без него за стол, как вдруг он явился, рассыпаясь в извинениях, и наскоро выпил рюмочку предобеденной водки.
Михаил Павлович Позен был очень любезен и говорлив, много рассказывал, так что Ивану Никитичу не приходилось описывать эпизодов войны 1812 и последующих, до взятия Парижа, годов, как всегда водилось за его обедами, когда в этих рассказах в 80 из 100, мною слышанных, непременно проявлялся генерал-адъютант граф Эммануил Францевич Сен-При, которого, начальствуя храбрыми рязанцами[765], он, Иван Никитич, выбил из рук французов, готовых, чего доброго, повесить графа в качестве ренегата-эмигранта, сражавшегося под чужими знаменами против трехцветного знамени республики и империи[766]. На этот раз Иван Никитич принимал живое участие в разговорах с двумя какими-то приезжими помещиками о поставке полугара[767], так как сам имел винные заводы. Этого рода разговор не нравился Гречу, который ежился и немножко дулся, потому что привык везде иметь почин в беседе, особенно в беседе застольной. Вдруг Позен, смакуя с видом знатока стакан д’икема, обратился к Гречу:
– Ну, Николай Иванович, кто уж что ни толкуй там, что ваша «Пчела» и то и се, и что она в публике значение свое утратила, все вздор и ложь, порожденная завистью. Доказательств противного тысячи, а самое резкое доказательство то, что третьего дня, кажется, вы поместили легенькую, бойко написанную статейку об ивановских или выборгских кренделях, продающихся в доме Усова в Семионовском переулке[768]. И что же? Вчера и сегодня сход и съезд такие, что полиция нашла нужным поставить у лавки целый легион будочников, порядка ради, чтобы охотники до этих кренделей не разнесли весь куренек. Да и спасибо автору статейки за указку, потому что до сих пор я эти крендели из Выборга выписывал нарочно, а теперь буду ежедневно иметь свежие, абонировавшись у этого смышленого Иванова, который сам посылает везде своих разносчиков с корзинами. Объяви то же самое другая газета, а не «Пчела», уж-таки, как вам угодно, не было бы и сотой доли успеха.
Тогда все гости наперерыв один перед другим стали рассказывать о достоинстве выборгских кренделей крендельщика Иванова, прославленного «Пчелою».
– А кто строчил такую статейку, по поводу которой и я запасся этими кренделями и заменил ими сайки и калачи? – возговорил Иван Никитич. – Чего доброго, не ткал ли ее наш с вами приятель, Николай Иванович, окрещенный вами Быстропишевым? – И при этом он мигал на меня и грозил мне своими сокращенными пальцами.
– Именно он, именно он, – говорил в ответ Николай Иванович. – Если бы Булгарин написал такую рекламную статейку, то, при всем его таланте, шила в мешке не утаишь никак, и от статьи непременно так и навевало бы взяткой и газетным хабарничеством.
– Напрасно ручаетесь, почтенный патрон-принципал, – сказал я, – потому что, словно нарочно в опровержение того, что я никаких благодарностей за статьи мои не беру, скажу вам, что не далее как сегодня утром два человека из лавки Иванова, при безграмотном благодарственном адресе, принесли мне крендель в добрые полпуда с изображением моего вензеля.
Вскоре встали из-за стола. Позен с Гречем вполголоса что-то говорили с чашками кофе в руках. Потом Позен сел за ломберный стол, и Иван Никитич, сам садясь, говорил ему: «Реванша хотите, ваше превосходительство, реванша!» И они, смеясь, предались игре с увлечением. Меня Греч пригласил повезти в своей старомодной коляске и путем-дорогой сказал:
– Завтра между 10 и 12 часами дня будьте в доме Лобанова (то есть Военного министерства) у М. П. Позена: он хочет дать вам, как только выйдут новые штаты, хорошее место, такое, кажется, что при нем и сотрудничество в «Северной пчеле» вам уже не нужно будет.
Месяца два спустя после этого разговора я уже служил по Военному министерству[769] и получал довольно крупное содержание, значительно усилившееся денежными наградами.
Еще некоторые биографические заметки о покойном воине-писателе И. Н. Скобелеве
Когда в № 61, 62 и 64 «Русского мира» печаталась моя ретроспективная статья «Знакомство с И. Н. Скобелевым в 1834 году», я получил от г. Стромилова, отец которого был знаком с Иваном Никитичем и пользовался даже его приязнью, две дополнительные об этом достопочтенном и достопамятном человеке заметки. Но ни той, ни другой в статью мою я включить не мог по следующим причинам: первая заметка заключает в себе рассказ покойного генерала, рассказ, неоднократно слышанный мною из его уст, но опровергаемый мною же самим в вышеупомянутой моей статье, как несправедливый и сотканный русскою смекалкою почтеннейшего Ивана Никитича, любившего представлять свое первоначальное служебное положение в самых мрачных красках.
Раз как-то в один из его приездов в Петербург из Нижнего Новгорода, где была его штаб-квартира как инспектора всей резервной пехоты в качестве корпусного командира, подчиненного только военному министру, он жил в Сергиевской улице, и я проводил у него, тогда больного и хандрившего, вечерок вдвоем. В откровенном разговоре он, слово за слово, сам рассказал мне свою начальную службу в том именно виде, как я ее изобразил в статье моей.
– Зачем же вы, Иван Никитич, –
