был, в тридцатых – сороковых годах, добрейший и милейший Петр Александрович Корсаков, родной брат тогдашнего попечителя Петербургского учебного округа, а чрез то и председателя цензурного комитета[785], князя Михаила Александровича Дондукова-Корсакова. Добрейший этот Петр Александрович Корсаков, некогда сам литератор недурной, имел пресмешную страстишку к пополнениям и переделкам рукописей, к нему попадавшихся, особенно ежели рукописи эти заключали в себе описание предметов, хорошо ему знакомых. Вспомнив об этой слабости Петра Александровича, не могу не передать здесь одного случая, бывшего лично со мною, кажется, в 1837 году, когда, по заказу в 1836 году книгопродавцев братьев Заикиных, две книжные лавки которых находились в Большой Садовой в том месте, где, кажется, теперь торгует г. Анисимов и где еще какая-то свечная лавка, я за более или менее основательный гонорар, помнится, по 500 рублей ассигнациями за каждый том, составил довольно обширную книгу для детского чтения под названием «Прогулка с русскими детьми по России», в 4 порядочно увесистых томах с литографированными картинками[786]. Издана книга была под моим псевдонимом Виктора Бурьянова, каким я украшался на всех книгах, книжках и книжонках, изготовляемых мною в то время для детей; мои же книги хозяйственного и технического характера снабжались другим псевдонимом – Бориса Волжина. Эта «Прогулка по России», отпечатанная, кажется, в количестве тогда неслыханном – около 12 000 экземпляров, разошлась, сколько мне известно, довольно успешно в течение, конечно, нескольких лет. В настоящее время, лет 37 или 38 спустя после ее появления, книга эта сделалась довольно редка и, кажется, несколько ее остальных экземпляров приютились в книжном складе И. Т. Лисенкова, этого ныне стариннейшего из стариннейших русского книгопродавца, торгующего в верхней галерее суконной линии Гостиного двора и довольно громко известного русской публике своими характерно-оригинальными объявлениями-рекламами во всех возможных газетах с анекдотично-ретроспективным напоминанием читающему люду, что та галерея, где ныне он, Лисенков, торгует, знаменита тем, что галерея эта некогда, в начале нашего столетия, служила местом прогулки для таких знаменитостей, каковыми были Н. М. Карамзин и М. М. Сперанский. Книга эта, как я уже и сказал, состояла из 4 томов, из которых в трех было описание топографико-историко-географико-этнографическое России северной, средней и южной, первый же том посвящен был ознакомлению молодых читателей с отечеством в законодательно-административно-статистическом отношении. Мысль была недурная и задача разумная, но исполнение оставляло желать многого в этой книге, как впоследствии и доказала то какая-то строгая критика некоего гатчинского педагога, сильно побранившего этот мой посильный труд в тонких тогдашних тетрадках «Сына Отечества»[787]. Но известный своею талантливою строгостью критик, бессмертный Белинский, делая за несколько лет обозрение нашей литературы, назначенной для пользы детского возраста, отнесся об этом труде Виктора Бурьянова скорее любезно, чем порицательно[788]. Само собою разумеется, что труд этот был не что иное, как довольно разнообразная и малообработанная компиляция. Существовавшая тогда в доме Петропавловской церкви, на Невском, превосходная смирдинская, некогда плавильщиковская, библиотека[789], заключавшая в себе все необходимые материалы и управляемая таким сведущим библиотекарем, каков был тогдашний ее библиотекарь Федор Фролович Цветаев, поставила меня в возможность компилировать в огромных размерах. Предполагалось издателями пустить увраж[790] весь вдруг, т. е. все четыре тома за раз, почему я очень был рад, что работа моя цензировалась всеми любимым и уважаемым П. А. Корсаковым, готовым ночи не спать, лишь бы не задержать статьи или книги. Это была сама олицетворенная любезность и обязательность – этот Петр Александрович Корсаков! В те времена, как и, кажется, нынче, цензора назначались по воле председателя цензурного комитета, для цензирования рукописей, представляемых в цензурный комитет. Тогда было возможно дать цензировать свой труд именно тому цензору, к которому автор этого труда питал больше доверенности или просто имел к нему больше, чем к другим, расположения и симпатии. Вот предметом-то этих общих доверенности, расположения и симпатий был П. А. Корсаков, почему он и был страшно завален работою и изнемогал от ее массы до того, что брат его, князь Михаил Александрович, замечая, что чрез этот наплыв работы у одного нарушается равномерность труда, принял меры, возбранявшие цензорам самим принимать рукописи, а вменил им в обязанность цензировать лишь то, что им передаваться будет канцеляриею комитета по назначению председателя. И при этом распоряжение князя, одобренное тогда же и министром народного просвещения С. С. Уваровым, настаивало на том, чтобы господа цензора воздерживались от личных сношений с авторами цензируемых ими книг или статей и особенно от приема авторов у себя в кабинетной интимности. В момент этих-то новых, так сказать, как бы домашних правил для цензирования моей многолистной рукописи был назначен добрый и честный, вполне благонамеренный и ученый муж Александр Лукич Крылов. Но при всех этих качествах почтеннейший Александр Лукич, не тем быть помянут, был до того пристрастен к горячительным напиткам, что пагубная эта его страсть превратилась у него в болезнь (запой), неизлечимую и убийственную[791]. Пароксизмы этой болезни иногда были очень продолжительны, и тогда, как говорится, adieu mon plaisir[792] – надобно было сказать прощай на безграничное время своим рукописям, попавшим в его цензуру.
Знакомый с этими подробностями, я поспешил в Коломну к П. А. Корсакову, заинтересовал его моим трудом, посвященным России, по которой Петр Александрович немало путешествовал, как будучи моряком, когда приводилось ему посещать русские порты во всех морях, омывающих нашу территорию, так [и] по оставлении флотской службы, колеся неоднократно Россию то в качестве праздного туриста, то как член комиссии, собиравшей различные местные данные, [и уговорил] sauter par-dessus toutes les formalités (пренебречь всеми формальностями) и принять на себя цензирование моей рукописи, сильно заинтересовавшей его. Он в тот же день, обедая у брата-начальника, уговорил его сделать немедленное изменение в распоряжении, и вот моя рукопись, в количестве четырех огромных тетрадей, явилась на столе цензора П. А. Корсакова. Он принялся заниматься ею с особенною охотою и увлечением, делая поправки и вшивая не листы, а почти целые дести[793] собственноручных прибавлений с описаниями довольно живыми и очень подробными различных то местностей, то обрядов и обычаев народных, то празднеств чисто русских. Масса моих листов, местами уменьшавшаяся вымарками, заменялась в двойном количестве работою цензора, преобразившегося, из любви к искусству, в моего коллаборатора[794] и чуть ли не сделавшегося главным составителем книги, разумеется много, много выигравшей от такого участия в моих ученических и несовершенных трудах пера бойкого и довольно красноречивого человека, владевшего им мастерски. Иногда ему нужны были некоторые справки, и для
