Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев

Что тут за щенок у входа

Весь дрожит, поджавши хвост?

Как безжалостно природа

Окарнала его рост!

Как портными окорочен

Фрак единственный на нем!

Трус! Как прячет от пощечин

Худощавый лик свой он!

Луковка торчит в кармане,

Оттопырясь, как часы,

Стекла битые в кармане

И обгрызок колбасы.

Кто ж из пишущих героев

Мог таким быть мозгляком?

То лыс бес Владимир Строев,

Греча левый глаз с бельмом[797].

– Однако, – сказал я, – едем, Михаил Иванович, вместе к Петру Александровичу Корсакову, от которого узнаем, в чем дело разрешения от бремени горы мышью.

– Едем, едем, – подтверждал Заикин, кутаясь в свою огромную енотовую шубу.

Благодушный Корсаков имел вид несколько расстроенный, и заметно было, что он уже отыскивал спокойствие и утоление печали на дне полуопорожненной бутылки с ярлычком: «Дрей мадера[798]». Петр Александрович, не вводя в кабинет свой Заикина, сказал ему в зале:

– Будьте спокойны, любезный Михаил Иванович, придется вырезать одну осьмушку и заменить ее новою, какую я уже настрочил. Возьмите, отдайте в типографию, пришлите мне для выпуска, и все дело будет в шляпе! Завтра у вас печати снимут с книги, и вам можно будет ее продавать свободно. А как вы знаете, что всякий запрещенный плод особенно любим нашею публикою, то, припомните мое слово, эта кратковременная остановка книги в продаже усилит спрос ее до неимоверности. Прощайте, любезнейший, надеюсь распить у вас бокал шампанского, когда вы убедитесь, что вам надо хлопотать о новом тиснении.

Когда мы с Петром Александровичем остались вдвоем, я узнал от него, что его высокопревосходительство Сергей Семенович (Уваров), начав прочитывание первой части «Прогулки с русскими детьми по России» и оставаясь многим доволен в этой монографии административности и статистики России, вдруг был поражен одною подробностью, пропущенною цензурой вопреки истине, как исторической, так [и] законодательной. Дело в том, что я, 21–23-летний тогда молодой человек, не приобретший, как я уже и высказывал это неоднократно в печати откровенно, никакого рационального образования, при составлении означенной моей книги компилировал все что мог, и накомпилировал, между прочим, не только разные сведения из печатных книг и журналов, а отчасти и из устных рассказов, преимущественно отца моего. С его слов я сообщил в своей книге один анекдот из жизни императора Павла Петровича. В настоящее время случай этот, кажется, напечатан, как одна из городских сказок своего времени, на страницах одного из наших специально-исторических журналов; но за сорок лет пред сим, да и с хвостиком, анекдот этот передаваем был ежели не шепотом, то далеко не в громкой гласности. И вот в те времена вдруг в книге, прошедшей через цензуру и назначенной для чтения юношества, да еще рекомендованной председателем цензурного комитета и цензировавшим ее цензором министру как полезное чтение для его сына, этот самый министр народного просвещения, человек громадного всестороннего образования, встречает вдруг анекдотичный вздорный рассказ, который неблагонамеренностью мог быть всячески растолкован; а попадись он в глаза иностранного собирателя русских курьезностей, – из искорки непременно раздулся бы пожар. Все это оправдывает быстроту и строгость тогда принятых мер к тому, чтобы экземпляры с этим анекдотным рассказом были изъяты из торговли. Забыв на этот раз свое высокомерие, Сергей Семенович Уваров сам поехал к обер-полицеймейстеру С. А. Кокошкину, прося его, независимо от формального хода дела через генерал-губернатора графа Эссена, употребить все меры, от него зависящие, к тому, чтобы распространение этой книги, впредь до ее исправления, не было допущено. Сергей Александрович Кокошкин, и без того деятельный и быстрый, на этот раз подшпоренный любезностью и внимательностью министра Уварова, сам, окруженный целою свитою полициантов в санях, полетел в книжные лавки и произвел лично арест моей «Прогулки с детьми по России». К счастью, та типография, которая должна была изготовить бумажную простыню с объявлением-рекламою о выходе этой моей книги, затянула эту работу, и потому в течение двух дней со дня выхода книги с разрешительною печатью цензурного комитета в торговле продано было не более 50 экземпляров, все лицам более или менее известным книгопродавцам, почему от них немудрено было добыть экземпляры обратно, под расписки квартальных надзирателей. Однако оказалось-таки 10–12 экземпляров, проданных лицам совершенно неизвестным. Для розыска у таких лиц нужно было употребить секретных сыщиков, и в те времена имевшихся при столичной полиции. Но как бы то ни было: ни один из запрещенных экземпляров не остался без исправления роковой страницы. Министр народного просвещения успокоился и, как я после слышал, в исправленном виде дал читать эту книгу своему сыну, тогда еще ребенку[799]. Цензор, Петр Александрович Корсаков, поклялся брату своему князю Михаилу Александровичу заниматься пополнениями и исправлениями рукописей только тогда, когда они им строго просмотрены будут в цензурном отношении. Лично мне, как составителю книги, по приказанию министра народного просвещения был сделан директором его канцелярии г. Новосильским строгий выговор за напечатание факта, источника которого я не мог доказать путем печати.

– Считайте себя счастливым, молодой человек, – говорил между прочим лысый, толстый и сановитый директор канцелярии у себя в канцелярии в официальном кабинете, – что его высокопревосходительству господину министру лично и весьма приязненно известен дом Крыжановских, где вы, как узнано, приняты как бы сын или весьма близкий родственник. Узнав разные подробности об вас от Марьи Алексеевны[800], Сергей Семенович не захотел сделать конфиденциального о вас сообщения графу Бенкендорфу, что имело бы для вас далеко некрасивые последствия.

В марте месяце 1848 года создался особый негласный «цензурный совет». Председателем этого совета был член Государственного совета граф Дм. П. Бутурлин[801], некогда автор французского сочинения об Отечественной войне 1812 года[802]; а в числе членов были: генерал-адъютанты – Н. Н. Анненков, Я. И. Ростовцев, Л. В. Дубельт и, ежели я не ошибаюсь, тайный советник князь П. А. Ширинский-Шихматов[803]. Делопроизводителем этого «совета пяти», как его называли, был довольно образованный, молодой еще человек, Михаил Михайлович Михайлов, известный в обществе под собрике Triple Michel[804]. С учреждением этого комитета начались страшные цензурные строгости.

В этом году я редактировал журнал «Эконом», со страниц которого, бывало, цензор, не помню кто именно тогда был, то и дело вычеркивал совершенно безотчетно и без всякого почти основания самые невиннейшие указания на приготовление за границей того или другого хозяйственного предмета в более удачном виде, чем