Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

старинный:...Плачет, плачет мать родная, Плачет молодая жена, Плачут все, как один человек. Плачет вся страна...

«На сопках Маньчжурии», – прояснило в голове Александра, – да это же тот самый баянист, с «Усиевича», который Валину пластинку разбил!» И неожиданно для себя схватил его в охапку:

– Земляк, варначище! Живой, леший! Помнишь «Усиевича»? Пластинку Штрауса помнишь?

– Помню, помню, дружище, – прикрывая руками аккордеон, но не вырываясь из объятий, отвечал рыжий. Глаза его неожиданно заблестели: – Здесь он, твой Штраус, недалеко. Идем к нему. Я уже и музыку его знаю!

Огрубевшие пальцы побежали по клавишам: парам, парам, парам па-па!..

Седой старичок-фотограф привычно ожидал клиентов на ставшем привычным за два десятка лет месте. До аншлюса, сюда, к памятнику Штрауса, стекались туристы со всей Европы. Желающих сфотографироваться у подножия памятника Великому мастеру Вальса – и, таким образом, запечатлеть для потомков свою причастность к европейской культуре – было предостаточно, и Карл Бауэр едва успевал фотографировать. Его жена, фрау Клара, отлично проявляла и печатала, сын Альберт, сверкая спицами новенького «диаманта», развозил снимки заказчикам. Фирма «Карл и Клара Бауэр» процветала. Правда, за обладание местом приходилось платить немалый налог и давать взятки полиции, но без этого не бывает. С началом смутных времен туристы исчезли, их сменили господа в мундирах, также охотно снимавшиеся на фоне памятника, но подчеркивая, что делают это исключительно ради соблюдения традиций, обязывающих каждого побывавшего в Вене увековечить свое пребывание здесь снимком на фоне Штрауса. Снимки для господ-офицеров делались с низкой точки. На первом плане громадные фигуры в мундирах и фуражках с высокой тульей, а где-то на заднем плане маленькая фигурка композитора.

Сжившийся за долгие годы со своим, как он его мысленно называл, Иоганном, Карл болезненно переживал высокомерное прусское чванство породистого офицерства и грубые солдафонские замашки эсэсовцев, для которых ни сам Штраус, ни его музыка, ни вся мировая культура ничего не значили и существовали лишь для того, чтобы служить фоном для самодовольных рож в черных мундирах с черепами на рукавах.

Потом наступили времена совсем мрачные. В страшной бойне, развязанной Гитлером на востоке, погиб единственный сын Альберт. Заболела и иссохла от горя Клара. Желающих сфотографироваться рядом со Штраусом не стало. И если бы не фотографии для документов, то пришлось бы совсем закрывать дело.

Теперь пришли русские. Сегодня впервые Карл рискнул выйти на свое место с аппаратом и треногой. Война войной, а жить надо. Как поведут себя большевики? В раздумьях Карл не заметил, что у подножия памятника остановились русский солдат с аккордеоном и матрос с обожженными руками и эмалевой Красной Звездой на груди.

– Вот он, твой Штраус, не будь я Генка Тюменцев, – бросил через плечо своему попутчику рыжий солдат, прилаживая на груди аккордеон: парам, парам, парам па-па...

«Сказки венского леса»! – дрогнула струна в груди старого фотографа. – Человек, знающий Штрауса, не может быть варваром!..» И какая-то сила толкнула его навстречу этим русским:

– Господин матрос желает сфотографироваться?

– Я, я, – понял его Александр, увидев аппарат на треноге.

Накрывшись черным фартуком и наводя резкость, Карл увидел на матовом стекле камеры, как этот суровый русский матрос снял свою шапку с лентами и поклонился памятнику. Такого старый фотограф еще никогда здесь не видел! Откинув фартук камеры и протирая заслезившиеся глаза, он воскликнул срывающимся старческим голосом:

– Геноссе! Я сделаю вам снимки бесплатно! Скажите, куда доставить!

На следующий день на КПП базы бронекатеров подъехал на стареньком велосипеде седой австриец и, толкая под нос часовому пачку отличных фотографий, настойчиво просил пригласить господина Александра Трушина. Вызванный вахтенный начальник вежливо проводил гостя к командиру отряда, молодому капитан-лейтенанту, который, учтиво выслушав старика, без помощи переводчика поблагодарил фотографа и заверил, что фотографии попадут по назначению. Уже уходя, Карл увидел в углу на столе пачку связанных тесемкой писем и матросскую бескозырку, в которой профессионально цепкий глаз фотографа-художника безошибочно опознал ту самую, что была снята накануне перед Штраусом. И что-то закололо и опустилось в сердце старого мастера, словно он повторно получил извещение о гибели на войне сына...

А спустя месяц в школу далекого северного поселка пришло письмо, которым командир отряда бронекатеров извещал молодую учительницу, что ее друг старшина Александр Трушин геройски погиб при разминировании акватории венского речного порта.

С приложенной к письму фотографии, слегка облокотившись на пьедестал памятника Штраусу и смущенно улыбаясь, смотрел на Валентину матрос, держа в руках бескозырку, на которой можно было различить стертые буквы «Дунайская флотилия».

А еще позже, с парохода «Карл Либкнехт», следующего в Вартовск, забежал на минутку в школу демобилизованный танкист Генка Тюменцев, чтобы передать доставленную из самой Вены грампластинку «Парам, парам, парам па-па...».

Тихий, но настойчивый стук в двери помешал дальнейшим воспоминаниям старой учительницы, и фотографии пришлось отложить, чтобы посмотреть, кого это к ней занесло под вечер.

Оказалось, что на крылечке неуверенно топчутся ее бывшие ученики Николай и Петруша Гордеевы.

– Здравствуйте, Валентина Федоровна, – начал Петруша.

– Здравствуйте, – присоединился Николай.