Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А по Украине прошел слух, что присоединен Зеленый Клин, где когда-то бывали наши казаки и монахи, и там добрая земля, которую указал Василий Степанович Завойко. К Завойке потянулись крестьяне-ходоки, спрашивали советов, не стоит ли малоземельным, если крестьян обманут при освобождении, податься на те земли, верны ли толки про нее, идущие от матросов.
Завойко отвечал, что еще рано, а дело доброе. Надо готовиться. Его заслуга была у всех сословий в памяти народной. Он сподвигнет на подвиг крестьянство.
Государственные правители думают, что главнее дело — это принять на заседаниях новые законы и заключить договора. Нет, главное — не завоевать землю, а населить ее добросовестными тружениками и распахать… Это уже не комический рассказ про бюрократов!
Глава 26
ОСЕННИЙ ПЕРЕЛЕТ
В низовьях Амур шел вздувшимися полями вод навстречу речному пароходу. Чихачев стоял у рубки на верхней палубе.
Река в разливе, из нее, как трава или кустарники, торчали вершины тальниковых рощ, высоких голенастых деревьев, поглощенных вместе с островами. Нет ветров, которые то и дело меняются, нет волн и качки, есть ровный ход по сильной, ровной воде.
…Ненастья минули.
Солнце греет ярко, все видимое пространство кажется чистым и незапятнанным, живет вольной природной жизнью, к которой и Николай прикоснулся, он тут походил зимой и поплавал летом.
Вода начинает спадать.
Путь далек и будет скучен; скорей бы в Петербург. Вокруг звучит торжественная музыка природы, жизнь проходит быстро, незаметно минуло восемь лет с тех пор, как впервые пришел он сюда. Поэтому и отрадны беседы со старым знакомцем гольдом, бывшим проводником, Чумбокой, которого Чихачев взял с собой на пароход. Сам себе опять кажешься девятнадцатилетним.
Тишина на реке и солнце. Только слышно, как шлепают плицы колес. Мимо проплывают знакомые места. После величайших событий и людских унижений, свидетелями которых был в этом году Чихачев, он опять там, где прошли лучшие годы.
— А чё, Колька, ты где так долго был? На китайца воевал? — спрашивает Чумбока.
— Нет, китайца не воевал. Видел, как воевали.
— А чё нет? Че не воевал? Ево надо гоняй. Ево хунхуз. Чё Сибирцева видал? Я ему так говорил. Че он не слушал?
— Там, где Сибирцев, хунхузы на китайца нападали.
Вон деревенька Хальбо. Дальше деревня Бичи. Похоже на залив. Устье реки Горюна. Осенние леса как золотые тучи. По этой речке, сюда, вышел из тайги Николай на второй год службы в экспедиции. Перед глазами идут не леса и горы, а юные годы. Вспоминаешь, как голодал, как проводник раздал его сухари, угощая своих родственников, к которым явился с экспедицией. Тогда стойбища прятались в снегах, заметены были до крыш, только по наложенным на солому жердям со скрещенными неотпиленными концами, похожими на рога, можно было заметить дома. А сейчас, по осени, весело желтеют травяные крыши, сереют и белеют амбарчики из бескорого накатника, измытого дождями. Всего восемь лет, а сколько прожито и сделано открытий. Теперь уж Чихачев командует не собачьей нартой. Ему двадцать семь, а он почти два года проплавал на прекрасном морском пароходе «Америка». В бухте Де-Кастри, открытой Чихачевым, теперь порт. И даже имеется «Hotel».
— Помнишь, как мои сухари в этой деревне раздал? А я тебя ругал.
— Нет, Николай, — ответил Чумбока. — я сухари твои отдал не здесь, а в Кондоне, это далеко-о-о, вверх по этой речке. Ты там ругался. А я не понимал почему. Еще тогда подумал: «Как русские разбалованы, без сухарей обходиться не могут!»
— И здесь тоже мои запасы раздавал.
— Разве здесь? Что-то я не помню… А потом у тебя нога заболела: это помню.
— Это было ниже, не доходя до озера Кизи. Мы те места прошли позавчера.
Гольд Чумбока за эти годы переменился. Лицо сморщилось. Быстро стареют люди природы. Юность и молодость их, как это поэты говорят, «мимолетны». Рано начинают походить они на стариков. Б тридцать пять и в сорок лет, а иногда и в тридцать считаются среди своих пожилыми; часто в этом возрасте их не отличить от пятидесятилетних. Но зато больше не старятся, кажется, такими останутся чуть ли не до девяноста. Жизнь их тяжела, работа трудна, опасна, река и тайга кормят скудно. Хотя рыбы тут много, но зимой брать ее из-под льда трудно. С Чумбокой толкуешь как со своим, после бесконечных свиданий с англичанами, китайцами, французами, португальцами, японцами.
Нужда не покидает гольда всю жизнь.
Сколько ни пытался рассказать Николай иностранцам про первые времена амурской экспедиции, слушали с подозрением, недоверчиво. Невельского знать не хотят и не верят, что экспедиция не приносила доходов. Только японцы верят, но с досадой; мудрое изречение сказано кем-то из их образованных князей: «Инородцы Приамурья и Сахалина льнут к русским, как муравьи на сахар». За это японцы нас недолюбливают.
Чихачев протянул руку и дал несколько коротких гудков, остерегая ребятишек, плывущих с собакой в лодке посередине реки к одинокой юрте на острове. В небе закричали испуганные гуси, и караван их, дважды переломив строй, пошел на сторону над травяным морем. Стаи нырков пролетели над водой неподалеку от парохода. На острове открылось озеро среди камышей, гладкое и на вид холодное, как стекло, на нем не спеша плывут белые лебеди по кругу, все на равном расстоянии друг от друга, словно ведут хоровод. Тепло, и небо ясное, а что-то холодное уже чувствуется, природа предвещает нашу родную осень. Вода спадает.
В ветер, особенно во встречный, в непогоду, перелетные птицы, как приходилось видеть Чихачеву, часто летят тут сплошными тучами, в несколько слоев. А сейчас так солнечно и тепло и так тихо и мирно, птицы, может быть, не спешат улетать, задерживаются в травянистых зарослях на озерах, протоках и старицах.
На палубе прохаживаются пассажиры. Дам нет. Читать надоедает. Перелет птиц
