Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василий Степанович — основатель порта Аян, зачинатель амурского дела, первый исследователь великой реки, составитель карт Тихоокеанского побережья, все подготовил, чтобы занять Амур.
Но почему же один из лучших адмиралов России так рано отправлен на пенсию и живет в своем поместье? Этот вопрос Василий Степанович сам себе задает. Никто в минувшей войне не одержал над союзниками такой решительной победы, как он. Государыня сказала Василию Завойке: «Ты единственный, кто утешил моего Николая перед кончиной».
Вина Завойки якобы в том, что не все запятые в письмах ставит. А на самом деле за то, что он честен, солдаты и матросы любили его, он не воровал.
Правду резал в глаза. Совершал невозможнее, пропилил льды и, работая сам с матросами, вывел из Петропавловской бухты флот, спас гарнизон порта, когда приближалась беда. Муравьев убрал Завойку и многих других: сам остался единственным исполнителем амурского дела.
Подолгу Завойко в Одессе не жил, хотя, кажется, нет на свете человека, который не любил бы вечером посидеть на Приморском бульваре над Потемкинской лестницей и Черным морем, когда нарядные и пестрые горожанки с моряками и кавалерами прогуливаются по летнему воздуху, а пожилые мужчины, собираясь, разговаривают досыта, как принято на юге, где бульвар часто заменяет гостиную.
А Завойко всюду замечал безногих и на костылях инвалидов войны, тянувших руку за грошами к довольным жизнью горожанам. Он знал, какое море бед и нищеты таится за парадным фасадом Одессы и в ее пригородах.
Черт бы побрал Петербург! В Петербурге для Завойки места не нашлось! Сам великий князь Константин в 1855 году писал Муравьеву, что не может взять в Петербург адмирала Василия Завойку: «У меня нет мест и должностей для таких настоящих моряков, какими являются Завойко и…»
А теперь строится новейший флот, и много судов спущено, и ходят целые эскадры по всем странам, и есть места и должности для настоящих моряков. А Завойко сидит в деревне. Он совершает подвиги, но не такие, как прежде. Если он герой войны, то из таких же характеров являются и герои труда! Одесса. Херсон, Николаев чтят Василия Степановича, как и весь Черноморский флот, как и губернское начальство.
Завойко не из той шляхты, которая боится реформ. Он сам простой мужик и будет всегда работать, как и всю свою жизнь.
Жарким осенним днем, когда поля яркой желтой стерни тянутся вперемежку с пахотой по чернозему, Василий Степанович сидел после обеда у выцветшего садового столика, над которым вьющиеся крымские розы и виноград образовали род шатра с ведущим к нему колючим коридором.
Поодаль от этой живой изгороди супруга его Юленька Завойко, стуча медными тазами, с молоканкой Христиной, вернувшейся вместе с ней с Тихого океана на родную Украину, заготавливала варенье на зиму. Тут не Аян, все растет, и круглый год все блага земли есть в продаже, но хороший хозяин запасает все свое, и поэтому для него осень лучшее время.
Василий Степанович в усах, в простой белой рубахе, в ремне и черных флотских брюках, заправленных в сапоги. Даже новый, незнакомый человек, судя по его виду и осанке, признает адмирала и героя. Сегодня сразу за много дней из Николаева получена почта: газеты и письма. Читал все обстоятельно и не торопясь.
Но когда взял «Петербургские ведомости», то руки его задрожали. Он давно делал вырезки из газет по Амурскому делу, но не ждал ничего подобного.
В столице в эту пору ветер и дождь, и душа стынет, когда представишь, какая там слякоть. И как в такой грязи могут вырасти порядочные люди? Не было в государстве места получше, чтобы построить столицу? Так у нас все зависит от прихоти. Но там издается газета! Как в Пекине! А что в ней за новости? Дело не только в петербургской погоде и слякоти.
— Юличка, друг мой, поди сюда! — позвал он свою супругу.
Юлия Егоровна по голосу услыхала, что новости нехороши.
— Юличка, поди ко мне, мой друг! Я скажу тебе известие… Но не знаю, как оно тебе понравится. В газете напечатано, что Муравьев возведен в графское достоинство! Я рад за него, но вижу всю несправедливость этого.
Супруги уселись по обе стороны столика под сенью, образованной вьющимися растениями.
— Все шло к тому, что Муравьев будет возведен в графское достоинство. Он возглавил Амурское дело и этим заслужил милость государя. Его переговоры окончились успешно. Он заключил договор с Китаем!
— Нет, Юличка! Ты не права! Какой договор? В чем он? Я не знаю, как мне сдержаться, так я возмущен! Не он начинал дело. Амур открыт мной, а договор об Амуре заключил в Тяньцзине Путятин. А Муравьеву за это дали графа! Я иногда, ей-богу, Юлинька, жалею, что не погиб в кровавых боях на Камчатке, тогда бы, может, только мне дали графа после смерти, не боясь моей критики, когда я живой. Но тогда кто привел бы и спас флот и «Аврору» со всем населением Камчатки? Кто смелыми маневрами два года подряд уничтожал славу английского флота? Только поэтому я не жалею, что жив, хотя детям своим не оставлю графского звания. Тот, кто сражался, у кого не дрогнет рука в бою, очень смешон может показаться столичным шаркунам и новоиспеченным графам, не нюхавшим пороха. Но ты, мой друг Юлинька, знаешь меня и не осудишь за нелепости стиля. Главное, что я сказал правду боевого солдата.
Муравьеву дали графа! За что? За то, что он приехал в Петербург за славой? За то, что китайцы сами прибыли за ним в станицу на Амуре и просили утвердить на бумаге все то, что уже есть на самом деле? И за это ему графа! Он тут при чем? Что китайцы захотели втянуть нас в войну против англичан и пригласили его к себе чуть не силой! Вот письма, где мне об этом пишут. И вот факты в правительственной газете. Тут все, что было шестого мая и что одиннадцатого. Все точно! Что может Муравьев сделать для китайцев? Это я с горстью защитников отечества, приказав всем пожертвовать собой, впереди пошел в бой, отразил союзный флот. Но что удалось один
