Царская тень - Мааза Менгисте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она достает вязанку листьев и быстро распределяет их между пленниками. Потом смотрит через плечо, а когда замечает Этторе, становится так, чтобы он не видел ее руку, которую она опять запускает в корзину, а потом в укрытый брезентом кузов. Ее движения такие быстрые — трудно разглядеть, что она делает. Она останавливается, снова оглядывается, потом поворачивается и взволнованно говорит что-то. Слушает, что отвечают ей пленники. Кивает. Потом она уходит, неся корзинку перед собой. Она не смотрит на Этторе. Легко предположить, что она прочла им молитву и выслушала их исповеди. Но сегодня Этторе знает, что здесь происходит нечто другое, еще одно нарушение естественного хода вещей.
* * *
Кухарка передает каждому пленнику по небольшому мешочку с порошком, завернутым в листья ката. Будьте готовы находиться в постоянном контакте со смертью, говорит она. Вы умрете, но не показывайте им своего страха, говорит она. Не просите.
Руки и ноги пленников связаны, но они тянутся к ней, как могут, в ужасе смотрят на залитую солнцем долину за ее плечами. Регулярно через день привозят не менее пяти человек. Машина приходит между двумя и тремя часами дня. К тюрьме рядом со скалой они подъезжают ровно в три тридцать дня. До четырех часов их всех фотографируют. Потом их снова связывают, срезают с них нескладную одежду. Их сталкивают со скалы между пятью и половиной шестого, для soldato Наварры это наилучшее время — самый подходящий свет. Все это происходит под наблюдением часовых, которым ференджи любят подчиняться. Кухарка теперь пытается встречать всех задержанных, чтобы убедить их отказаться от наивной надежды и принять действительность такой, какая она есть.
Съешьте это сейчас же, говорит она теперь новым пленникам. Пережуйте хорошо и проглотите, тогда вы станете ангелами, умеющими летать. Она отказывается говорить шепотом, хотя и знает, что Наварра смотрит на нее; Фифи подкупила водителя и других охранников.
Глядя в кузов машины, она видит: мужчин и мальчиков, женщин и девочек, все они испуганы, все они сбиты с толку, все они не готовы прыгать в воздух, когда их сталкивают в пропасть.
Избежать этого невозможно, говорит кухарка. Но вы можете сами перепрыгнуть в другой мир. Возьмите это. И она подает еще один мешочек, кусает губу, чтобы не дрожала.
Я умираю за Эфиопию, говорит один из молодых людей.
Я ничего не сделала, почему я здесь? спрашивает девушка.
Передайте моей матери, что видели меня, умоляют все они.
Кухарка отрицательно качает головой, протягивает руку, кладет ее на ногу ближайшего человека — старика, дрожащего в своей драной футболке. Ты умрешь без всякой пользы, аббаба, говорит она. Ты умрешь ни за что, потому что ты невиновен, и никто не запомнит твоего имени.
Она оглядывает остальных. Но скажите мне, кто вы, говорит она. Говорите медленно и повторяйте три раза, и я постараюсь, чтобы вас не забыли. Я сделаю вас воспоминанием, достойным этого падения. А теперь называйте мне ваши имена. И называйте свои имена, когда вас будут фотографировать. Называйте их, когда будете прыгать в воздух и учиться летать. Не позвольте им забыть, кого они убили.
После этого она уходит и передает эти имена Фифи, которая запишет их в журнал, взятый у Карло Фучелли, а потом они вместе закопают его в землю в палатке Фифи, потом поставят сверху кушетку, а когда война кончится, они вытащат журнал и назовут имена одно за другим.
* * *
Этторе дожидается, когда исчезнет кухарка, потом подходит к заднему борту грузовика. Он стучит пальцем по бамперу, привлекая внимание camionista. Я только посмотрю, говорит он.
Он засовывает голову под брезентовый верх, моргая от неожиданной темноты, ему тут же ударяет в нос запах пота и дерева, земли и засохшей крови. Этторе отворачивается: он никогда не смотрел впрямую на пленников. Он видел их только через видоискатель камеры, и то с единственной целью — передать их в идеальном дневном свете: их ценность измерялась балансом тени и резкости. Он нашел способы оставаться глухим к их мольбам и проклятиям, когда они поворачивались, замирая, словно танцоры, на краю скалы для его последней фотографии — их предсмертное изображение, может быть, единственная фотография в их жизни. Каждая фотография стала нарушением им клятвы, которую он дал самому себе, проломом в защите, которую он воздвиг, чтобы игнорировать свое превращение в того, кем стал: архиварием непристойностей, собирателем ужаса, свидетелем всего того, что вспарывает кожу, взламывает решительность и делает человеческие существа мертвецами.
В кармане его рубашки лежит письмо от отца: оно через материю обжигает его сердце, когда он заглядывает в кузов грузовика и видит то, что должно расстаться с собой, связанное нечто, которое вынудили признать эфемерность собственного бытия. На него накатывает волна сострадания к пленникам, которые смотрят на него в смятении и отчаянии. Ему хочется дотянуться и пожать руку ближайшему к нему старику, найти слова, объясняющие, что он никому не желает зла. Тело имеет ограниченные возможности — он хочет напомнить об этом старику. Мы все сотворены природой смертными. То, что случится с вами сегодня, в конечном счете ждет нас всех. Вы полетите вниз и погибнете, но тогда вы уже больше не будете ничего должны этому миру.
Мой собственный разлад с самим собой, добавил бы он, если бы имел надежду быть понятым, был медленным, ускоряющимся полетом на дно. Это было бесконечным падением, которое началось со слов: Сделай фотографию, soldato.
Вместо этого Этторе молчит и отирает лоб, жара сегодня такая же невыносимая, как всегда. Он дает возможность глазам привыкнуть: они ничем не отличаются от других, мужчины, женщины разных возрастов, мальчик, цепляющийся за руку отца. Жесткий лучик света падает
