Царская тень - Мааза Менгисте

вот почему он остается в столовой и ждет ежедневного завоза пленных. Он хочет быть среди тех, кто растратит всего себя, а потом, как прах, улетит в забвение. Он будет фотографировать их в тот момент, когда они будут вынуждены пересечь границу. Он будет искать себя в их искореженных фигурах, размахивающих руками и ломающихся в полете. Этторе останавливается на краю дороги, которая поднимается в скалы, ждет, когда грузовик заползет наверх. Машина останавливается. Мотор недовольно работает вхолостую. Водитель высовывается в окно, машет перед собой, потом лениво убирает голову назад в кабину. И только теперь Этторе замечает служанку Фифи. Она блокирует продвижение грузовика, идет вперед, размахивая корзинкой. Она медленно, уверенно подходит, кивает водителю. Просовывает руку в открытое окно, потом идет к заднему борту и ставит на бампер круглый, плоский мессоб, какие носят аборигены.

Она достает вязанку листьев и быстро распределяет их между пленниками. Потом смотрит через плечо, а когда замечает Этторе, становится так, чтобы он не видел ее руку, которую она опять запускает в корзину, а потом в укрытый брезентом кузов. Ее движения такие быстрые — трудно разглядеть, что она делает. Она останавливается, снова оглядывается, потом поворачивается и взволнованно говорит что-то. Слушает, что отвечают ей пленники. Кивает. Потом она уходит, неся корзинку перед собой. Она не смотрит на Этторе. Легко предположить, что она прочла им молитву и выслушала их исповеди. Но сегодня Этторе знает, что здесь происходит нечто другое, еще одно нарушение естественного хода вещей.

* * *

Кухарка передает каждому пленнику по небольшому мешочку с порошком, завернутым в листья ката. Будьте готовы находиться в постоянном контакте со смертью, говорит она. Вы умрете, но не показывайте им своего страха, говорит она. Не просите.

Руки и ноги пленников связаны, но они тянутся к ней, как могут, в ужасе смотрят на залитую солнцем долину за ее плечами. Регулярно через день привозят не менее пяти человек. Машина приходит между двумя и тремя часами дня. К тюрьме рядом со скалой они подъезжают ровно в три тридцать дня. До четырех часов их всех фотографируют. Потом их снова связывают, срезают с них нескладную одежду. Их сталкивают со скалы между пятью и половиной шестого, для soldato Наварры это наилучшее время — самый подходящий свет. Все это происходит под наблюдением часовых, которым ференджи любят подчиняться. Кухарка теперь пытается встречать всех задержанных, чтобы убедить их отказаться от наивной надежды и принять действительность такой, какая она есть.

Съешьте это сейчас же, говорит она теперь новым пленникам. Пережуйте хорошо и проглотите, тогда вы станете ангелами, умеющими летать. Она отказывается говорить шепотом, хотя и знает, что Наварра смотрит на нее; Фифи подкупила водителя и других охранников.

Глядя в кузов машины, она видит: мужчин и мальчиков, женщин и девочек, все они испуганы, все они сбиты с толку, все они не готовы прыгать в воздух, когда их сталкивают в пропасть.

Избежать этого невозможно, говорит кухарка. Но вы можете сами перепрыгнуть в другой мир. Возьмите это. И она подает еще один мешочек, кусает губу, чтобы не дрожала.

Я умираю за Эфиопию, говорит один из молодых людей.

Я ничего не сделала, почему я здесь? спрашивает девушка.

Передайте моей матери, что видели меня, умоляют все они.

Кухарка отрицательно качает головой, протягивает руку, кладет ее на ногу ближайшего человека — старика, дрожащего в своей драной футболке. Ты умрешь без всякой пользы, аббаба, говорит она. Ты умрешь ни за что, потому что ты невиновен, и никто не запомнит твоего имени.

Она оглядывает остальных. Но скажите мне, кто вы, говорит она. Говорите медленно и повторяйте три раза, и я постараюсь, чтобы вас не забыли. Я сделаю вас воспоминанием, достойным этого падения. А теперь называйте мне ваши имена. И называйте свои имена, когда вас будут фотографировать. Называйте их, когда будете прыгать в воздух и учиться летать. Не позвольте им забыть, кого они убили.

После этого она уходит и передает эти имена Фифи, которая запишет их в журнал, взятый у Карло Фучелли, а потом они вместе закопают его в землю в палатке Фифи, потом поставят сверху кушетку, а когда война кончится, они вытащат журнал и назовут имена одно за другим.

* * *

Этторе дожидается, когда исчезнет кухарка, потом подходит к заднему борту грузовика. Он стучит пальцем по бамперу, привлекая внимание camionista. Я только посмотрю, говорит он.

Он засовывает голову под брезентовый верх, моргая от неожиданной темноты, ему тут же ударяет в нос запах пота и дерева, земли и засохшей крови. Этторе отворачивается: он никогда не смотрел впрямую на пленников. Он видел их только через видоискатель камеры, и то с единственной целью — передать их в идеальном дневном свете: их ценность измерялась балансом тени и резкости. Он нашел способы оставаться глухим к их мольбам и проклятиям, когда они поворачивались, замирая, словно танцоры, на краю скалы для его последней фотографии — их предсмертное изображение, может быть, единственная фотография в их жизни. Каждая фотография стала нарушением им клятвы, которую он дал самому себе, проломом в защите, которую он воздвиг, чтобы игнорировать свое превращение в того, кем стал: архиварием непристойностей, собирателем ужаса, свидетелем всего того, что вспарывает кожу, взламывает решительность и делает человеческие существа мертвецами.

В кармане его рубашки лежит письмо от отца: оно через материю обжигает его сердце, когда он заглядывает в кузов грузовика и видит то, что должно расстаться с собой, связанное нечто, которое вынудили признать эфемерность собственного бытия. На него накатывает волна сострадания к пленникам, которые смотрят на него в смятении и отчаянии. Ему хочется дотянуться и пожать руку ближайшему к нему старику, найти слова, объясняющие, что он никому не желает зла. Тело имеет ограниченные возможности — он хочет напомнить об этом старику. Мы все сотворены природой смертными. То, что случится с вами сегодня, в конечном счете ждет нас всех. Вы полетите вниз и погибнете, но тогда вы уже больше не будете ничего должны этому миру.

Мой собственный разлад с самим собой, добавил бы он, если бы имел надежду быть понятым, был медленным, ускоряющимся полетом на дно. Это было бесконечным падением, которое началось со слов: Сделай фотографию, soldato.

Вместо этого Этторе молчит и отирает лоб, жара сегодня такая же невыносимая, как всегда. Он дает возможность глазам привыкнуть: они ничем не отличаются от других, мужчины, женщины разных возрастов, мальчик, цепляющийся за руку отца. Жесткий лучик света падает