Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уйдя из Times, Адлер написала еще несколько статей. Лучшей из них был опубликованный в Atlantic длинный разбор, требовавший к ответу Комиссию Чёрча [46] за то, что преступления Никсона она расследовала спустя рукава. Тщательно прочесывая протоколы комиссии, Адлер нашла много такого, что необходимо было раскопать глубже. Поэтому она пришла к убеждению, что расследование, проводимое комиссией в рамках импичмента, во многом помогло Никсону замести следы.
Но такие статьи ей, похоже, разонравились, и хотелось ей на самом деле совсем другого. Рената Адлер решила, что ее дело – художественная проза.
Большую часть семидесятых Адлер, забросив журналистику, писала два романа – «Скоростной катер» и «Беспросветная тьма». Оба написаны рваными афористичными фразами. Главных героинь обеих можно воспринимать как альтер эго самой Адлер. В «Беспросветной тьме» иногда слышны отзвуки социальной критики. Стиль художественной прозы Адлер никак не похож на стиль Мэри Маккарти, но Адлер тоже неспособна отделять свою жизнь от своей работы. В «Беспросветной тьме» выведена Лилиан Хеллман под именем Виолы Тигарден, которая
говорит слова «мой гнев» так почтительно, будто называет что-то живое и очень ценное, вроде племенного быка, предназначенного в производители. С такой интонацией человек, женившийся на красивой, но неожиданно неприятной женщине куда богаче и моложе его самого, мог бы сказать «моя жена».
Написаны книги красиво, но местами заметно, насколько труден был этот процесс. В семьдесят пятом New Yorker стал печатать отрывки из «Скоростного катера», а когда книга вышла в семьдесят шестом, ее встретили с восторгом; Адлер получила престижную премию Фонда Хемингуэя / ПЕН-клуба. Еще семь лет она писала «Беспросветную тьму», а после этого, видимо, бросила писать беллетристику совсем.
Кроме того, она – как и можно было ожидать от человека, который никак не мог найти себе такое дело, чтобы полностью его захватило, – пошла учиться в юридическую школу Йельского университета и получила диплом доктора юриспруденции. Склад ума у нее отлично подходил для этой деятельности. Еще в статье о новом рецензировании она отлично изображала прокурора, анализируя показания Подгорца и ловя его на словах или фразах. Строгость юридических рассуждений определила стиль «Опасных похождений Полин» – в чем-то они похожи на юридическое резюме. Тогда же она стала писать агрессивно, стремясь непременно уничтожить оппонента.
Свою воинственность она распространила и на настоящий суд. В начале восьмидесятых возродился Vanity Fair, задуманный как серьезное интеллектуальное издание, больше похожее на Partisan Review, чем на People. Редактор Ричард Лок нанял Ренату Адлер. Она сохранила за собой и пост в New Yorker, но там ее должность стала называться «редактор-консультант».
Новая власть в Vanity Fair продержалась недолго: в апреле восемьдесят третьего Ричарда Лока уволили, и Адлер тоже вскоре ушла. Но сомнительный профессиональный журнал Washington Journalism Review написал, что ее уволили. В этом же журнале говорилось, что она не сообщала редакции о своих публикациях (напечатала под псевдонимом отрывок из «Беспросветной тьмы») и что уволили ее за некомпетентность. Адлер подала на журнал в суд – и выиграла.
Так началась юридическая карьера Адлер – когда то, что она писала о юриспруденции, стало превращаться в реальные события. Ее мысли занимали два ведущихся против СМИ процесса. Первый, «Уэстморленд против CBS», был делом о документальном телефильме про войну во Вьетнаме. В фильме отставного армейского генерала Уильяма Уэстморленда обвиняли в манипулировании разведданными, из-за чего, по мнению авторов, США окончательно увязли в войне. Второй, «Шарон против Time», был посвящен делу против Time, открытому израильским военным и политиком Ариэлем Шароном из-за статьи с подразумевающимся выводом, будто ответственность за резню в Ливане в сентябре восемьдесят второго несет Шарон.
В обоих случаях не было никаких сомнений, что репортеры перепутали: было показано, что сообщенные сведения не соответствуют действительности. Но в каждом из этих дел вопрос заключался в том, был ли в ошибках репортеров «злой умысел»: это, по американскому законодательству, необходимо для доказательства клеветы. И установить его – задача трудная. Адлер заявляла, что этот пункт превратился в защиту СМИ от судебного преследования в случае любого вранья. В этом отношении она часто становилась на сторону истцов:
Каковы бы ни были их остальные мотивы (гордость, злость, честь, политика), но подача иска для этих истцов была явно делом принципа, и этим принципом в представлении каждого из них была необходимость найти истину. Не правосудие, а простую фактическую истину… Но оказывается, что американские суды не предназначены для решения подобных вопросов и даже, согласно Конституции, не имеют права их решать, права определять для истории, где правда, а где ложь.
В ходе подобных философских раздумий Адлер заодно так выдала журналистам, давшим для этих раздумий повод, что сильно их разозлила. Изначально она публиковала свои выводы по этому процессу в New Yorker летом восемьдесят шестого. (При Уильяме Шоне авторам часто позволялось годами работать над одной статьей – больше такого нигде не могло быть.) Эти статьи должны были быть объединены в сборник «Преступная халатность», который планировался к выходу в сентябре, но до этого Time и CBS уведомили New Yorker и издателя Ренаты Адлер, что подали на них в суд за клевету. Это задержало выход книги на несколько месяцев.
А тем временем в рецензиях на «Преступную халатность» ад сорвался с цепи. Адлер предположила, что некоторые журналисты вольно обращаются с фактами, поэтому другие журналисты стали внимательно смотреть, нет ли ошибок у самой Адлер. И решили, что есть. Даже такой благорасположенный к ней критик, как ученый-юрист Рональд Дворкин, в своей статье в New York Review of Books похвалил Адлер за общую проницательность, но отметил, что
она слишком часто поддается тем самым журналистским порокам, которые сама бичует. «Преступной халатности» присуща та же пристрастность, особенно в рассказе о деле Уэстморленда, а заключительная часть демонстрирует ту же непримиримость к свидетельствам, противоречащим авторской концепции, которую мы, встретив в традиционной прессе, справедливо осудили бы.
В итоге репутация Адлер оказалась изрядно подмоченной. Фактчекеры New Yorker клялись, что она им дурмана подсыпала.
Но фурор, произведенный «Преступной халатностью», явно не уменьшил желания Адлер лезть в драку. Ее положение вдруг осложнилось, потому что Уильям Шон – человек, отстаивавший ее в массе конфликтов, вплоть до заварухи вокруг «Преступной халатности», – был снят с поста. В восемьдесят пятом New Yorker приобрела компания Condé Nast, и ее владелец С. И. Ньюхаус решил, что пришло время перемен. Чтобы журнал New Yorker перестал служить пристанищем такой массе длинных и потенциально скучных статей, решил он, надо поменять главного редактора.
Чего Ньюхаус не предусмотрел, так
