Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин

в этом аргументе неестественность. Не слишком он вяжется с образом писательницы, постепенно строящей свою независимость, но зато вполне подходит женщине, нашедшей счастье в материнстве и не желающей ни отбросить все то хорошее, что из этого следует, ни лишать себя свободы выбора именно этого варианта. Стилистически эти статьи очень далеки от легкомысленной болтовни, которую Малкольм печатала в New Yorker: ее стиль, украшенный тщательно выстроенным потоком сознания, стал куда более элегантным.

Когда редакция New Republic попросила ее ответить на поступающие гневные письма, Малкольм написала со своей обычной иронией:

Тем же, кто задает вопросы по существу, нужен анализ более подробный, чем позволяет мне сейчас моя Женская Доля, призывающая к печению хлеба и заготовке консервов. Когда она даст мне передышку, я надеюсь отослать вам новую статью по некоторым из затронутых вопросов.

Раздражительность Малкольм могла быть вызвана ситуацией: когда она это писала, Дональд, ее муж, был серьезно болен. Врачи не могли понять, что с ним: впоследствии Малкольм решила, что у него пропустили болезнь Крона. Через некоторое время он уже не смог работать, и это сильно напрягло семейный бюджет, хотя New Yorker в те времена платил авторам щедро. Вскоре стало ясно, что Дональд умирает.

Малкольм продолжала каждый месяц сдавать свою мебельную колонку – в основном каталоги и описания того, что ей понравилось. Но в марте семьдесят второго она впервые отклонилась от этой схемы: готовя материал о современной мебели, она встретилась с художником Фумио Йошимурой, «который пока что больше известен как муж Кейт Миллет, чем как художник». Действительно, Миллет в семьдесят втором была знаменита как автор бестселлера «Политика пола» – некоей попытки внести феминизм в литературную критику, применяя тактику выжженной земли. Малкольм, описывая встречу с Йошимурой, то и дело отвлекается на Миллет, и разговор в конце концов переходит на освобождение женщин.

Я заметила, что родители боятся, как бы мальчишки, не любящие спорт, не выросли гомосексуалами. «Участь хуже смерти», – буркнула Кейт Миллет, не отрываясь от своей почты. Она отстранялась от разговора, и я потом поняла, что это было проявление такта, а не невежливости.

В этот момент, видимо, Малкольм увлеклась, и статья превратилась в интервью с Миллет, которую Малкольм все время уважительно называет по имени и фамилии:

Аллюзивный, с некоторой иронией, академический тон «Политики пола» в живой речи Кейт Миллет отсутствует полностью… Скульптуры Кейт Миллет похожи друг на друга – и на Кейт Миллет: угловатые, коренастые, сильные и оптимистичные персонажи.

Здесь впервые проявился репортажный метод Джанет Малкольм, который впоследствии заслужил ей массу и похвал, и ругани: она вводит себя в этот рассказ-интервью как персонаж, создает «повествователя от первого лица», которому, как потом выясняется, верить нельзя – прием, продиктованный необходимостью. Вот пример: читатели не знают, что перед ними – интервью, данное выдающейся феминисткой корреспонденту, который к феминизму относится весьма скептически, хотя книгу Миллет явно читал.

В последний год жизни мужа (Дональд Малкольм скончался в сентябре семьдесят пятого) Джанет Малкольм – подозревая, может быть, что ей нужно еще сильнее утвердиться профессионально, – стала интересоваться сравнительно новым искусством: фотографией. Она еще не читала книгу Сьюзен Зонтаг, публиковавшуюся по частям в New York Review of Books, и прочтет только в восьмидесятых.

Но еще до этого она сперва написала рецензию для New Yorker на книгу об Альфреде Штиглице, а затем подготовила ретроспективу Эдварда Вестона для Times. Ретроспектива была сделана аккуратно, с некоторой склонностью к использованию профессионального жаргона – это было в конце испытания на должность фотокритика в New York Times. Газета предложила ей эту работу, но Уильям Шон сказал, что она может быть фотокритиком и в New Yorker.

Выпуская в восьмидесятом сборник «Диана и Nikon», куда вошли статьи о фотографии, Малкольм написала, что свою колею нашла не сразу. «Когда я стала эти статьи перечитывать, – пишет она, – мне представилось, как человек пытается впервые в жизни срубить дерево. Сил у него мало, топор у него тупой, но он очень, очень упрям». Малкольм пишет, что навык, по ее мнению, она стала приобретать в семьдесят восьмом – в статье «Две жизни», посвященной возможностям моментальных снимков. О фотографии она стала говорить в терминах морали – тех, которые так хорошо служили Зонтаг. При таком подходе ей проще было донести до читателя, чем ее так возмущают многие фотографии:

Книга [Уокера] Эванса – не антология добра и порядка, какой она задумывалась. В ней хаос и раздрай, мелкая суета и неразбериха, люди с мертвыми глазами, неудачники и жертвы, перемолотые бездушной машиной капитализма, обитатели земли настолько же бездуховной, насколько бесплодна ее пораженная эрозией почва.

Но видно, как Малкольм все больше осваивается с материалом, как ее фразы становится как-то приятнее читать:

Открыть, ни о чем таком не думая, книжку «Джорджия О’Киф: Портрет», выпущенную Музеем Метрополитен по случаю фотовыставки, – это как выехать за город и вдруг оказаться в Стоунхендже.

К тому времени, когда Малкольм стала разбираться в фотографии, ее все больше и больше интересовал жанр литературного творчества, который в редакции New Yorker называли «статьи по фактам» – имелись в виду объемные репортажи, ставшие фирменным продуктом журнала. Малкольм в это время снова вышла замуж, на этот раз за своего редактора в New Yorker Гарднера Ботсфорда. И пыталась бросить курить – хотя считала этот процесс тесно связанным с актом письма. А пока репортажи заставляли ее выходить во внешний мир, где нельзя было допрашивать интервьюируемого с сигаретой в руке. Так что она сказала мистеру Шону, что сделает «репортаж по факту» и выбрала в качестве темы семейную терапию. Тут, конечно, самое место для фрейдистских мотивов, потому что отец ее был психиатром. Но брачный союз писателя Малкольм с темой психоанализа оказался идеальным и незабываемым.

Когда Малкольм начала писать о психоанализе, он существовал уже почти сто лет, но к семидесятым этот подход утратил популярность. Психофармакология была на подъеме, журналы то и дело упоминали «маленького маминого помощника» – валиум. Феминистки, как правило, от психоанализа с отвращением шарахались, видя в идеях Фрейда (например, «зависть к пенису») теоретический базис для угнетения женщин. Однако и психотерапия набирала популярность, хотя настоящего своего расцвета в США добилась в конце восьмидесятых и в девяностые. Книги специалиста по экзистенциальной психотерапии Ролло Мэя, объединившего идеи экзистенциалистов и клиническую практику, пользовались большим спросом, особенно среди культурной элиты – то есть возможных подписчиков New Yorker. Всего этого хватало, чтобы разжечь интерес к теме.

Исследование современной психиатрической практики Малкольм начала со статьи о семейной терапии «Одностороннее зеркало» и в ней отметила, что практика фактически опровергла почти все существовавшие ранее концепции психоанализа. Вводя в уравнение новых людей, терапевты начинали