Кони - Сергей Александрович Высоцкий

наши симпатии. Таким представляли его наши деды и наши отцы. Таким «достался» ОН в наследство и нам. Мы хорошо знаем его заслуги, знаем, что он не был революционером, а всего лишь либералом. Честным, порядочным, но либералом. Привычный образ. Схематичный. И для того, чтобы он предстал перед нами живым, нам чего-то не хватает. Может быть, горстки пепла, нечаянно упавшей на лацкан фрака, когда наш герой, сердито размахивая сигарой, пенял своему другу Стасюлевичу за публикацию возмутившей его речи Спасовича о Пушкине. Может быть, веселого, заливистого смеха, когда вместе с Иваном Александровичем Гончаровым он развлекал на рождество маленьких сестер Люду и Олю? Или едкого, в сердцах сказанного слова о Плевако? Прошли десятилетия, и нам в наследство остались его воспоминания, очерки, статьи, блестяще написанные и строго взвешенные, где ум, рассудок всегда преобладают над чувством, объективное над субъективным. По ним нелегко воссоздать — не атмосферу, нет, — аромат времени, образ живого, а не канонизированного Кони. Но остались еще и письма. Вот в них-то, говоря словами самого Анатолия Федоровича, можно услышать, как бился «пульс живого организма».

«Все то, о чем так жадно и так напрасно мечтала моя душа, тоскуя о женщине, о жене, о подруге — вся мозаика мечтаний и идеалов в этом отношении сошлась в одно целое в Вашем образе… Но Вы все это знаете — и недаром снисходите до маленькой дружбы со мною… Но только зачем Вы упрекаете меня в «неискренности»?

В жизни человека много жившего, много испытавшего — есть всегда некоторые подробности интимной жизни; в которых черное крыло тянет человека к земле и в которых самому себе иногда приходится сознаваться с краскою душевной боли и потупляя очи пред противоречием между идеалом и действительностью. В эту сферу Вам нет входа… Но все, все что есть затем в моей жизни, в душе, в голове лежит как раскрытая книга у Ваших милых ног. Читайте ее — или закройте — это Ваша воля, но только не отталкивайте ее презрительно ногою. В ней могут быть интересные страницы…»

В конце сентября 1899 года, возвращаясь с дочерью с Кавказа, Любовь Григорьевна Гогель заболела и умерла в Москве «от непонятных и страшных страданий, о которых потом по секрету сообщалось, что это была чума». 30 сентября Кони встречал ее тело в Царском Селе и на следующий день принимал участие в похоронах. Но в своей душе он похоронил ее много раньше, даже ее фотография хранилась в конверте с надписью «нравственно умершие». Почему это случилось, можно сделать вывод из фразы Анатолия Федоровича в одной из рукописей: «Потом дружба ослабела под влиянием власти, которую приобрела над ней светская тщеславная суета, т. к. «заневестилась» дочь».

3

Александр Михайлович Кузьминский, сменивший Кони на посту председателя Петербургского окружного суда, был женат на Т. А. Берс, сестре графини Толстой. И каждое лето проводил в Ясной Поляне. Не раз приглашал он Анатолия Федоровича приехать к нему погостить. Но одно дело ехать по приглашению самого хозяина Ясной Поляны, другое — когда тебя приглашает родственник его жены… Желание познакомиться с великим писателем взяло верх, Кони пересилил свою щепетильность и поехал.

«…В десятом часу все обитатели Ясной сошлись за чайным столом под развесистыми липами, и тут я познакомился со всеми членами многочисленных семейств Толстого и Кузьминского. Во время общего разговора кто-то сказал: «а вот и Лев Николаевич!» Я быстро обернулся. В двух шагах стоял одетый в серую холщовую блузу, подпоясанную широким ремнем, заложив одну руку за пояс и держа в другой жестяной чайник, Гомер русской «Илиады», творец «Войны и мира». Две вещи бросились мне прежде всего в глаза: проницательный и как бы колющий взгляд строгих серых глаз, в которых светилось больше пытливой справедливости, чем ласкающей доброты, — одновременный взгляд судьи и мыслителя, — и необыкновенная опрятность и чистота его скромного и даже бедного наряда…»

Так 6 июня 1887 года состоялась встреча Кони с Толстым, встреча, положившая начало долгой дружбе. Нет, они не сошлись близко, не стали, что называется, «закадычными друзьями». Встречи их не были частыми, переписка носила прежде всего деловой характер. Но в основе их отношений лежало нечто более серьезное — глубокое понимание того, что значил каждый из них для России, бескомпромиссно отстаивая самое дорогое в жизни — Правду. Кони преклонялся перед могучим талантом Толстого. Ему особенно было дорого то, что писатель «…во главу всех дел человеческих… ставит нравственные требования, столь стеснительные для многих, которые в изменении политических форм, без всякого параллельного улучшения и углубления морали, видят панацею от всех зол».

А Толстой, так не любивший чиновников и все чиновное, с присущим ему прозрением почувствовал в обер-прокуроре сената не только доброе сердце, но и железную волю, обращенные на поиски справедливости и правды. У Льва Николаевича еще не изгладились воспоминания о процессе Веры Засулич, о чем он и сказал Кони, как только увидел его.

После процесса Толстой писал Н. Н. Страхову: «Засуличевское дело не шутка. Это бессмыслица, дурь, нашедшая на людей недаром. Это первые члены из ряда, еще нам непонятного; но это дело важное. Славянская дурь предвестница войны, это похоже на предвозвестие революции».

Представление о Кони, как о человеке долга и глубоких нравственных убеждений, укрепилось в Толстом после их первого свидания, и поэтому большая часть из нескольких десятков писем Льва Николаевича к Кони содержат просьбы о заступничестве за «униженных и оскорбленных», «труждающихся и обремененных», во имя человечности.

«Вы, может быть, слышали про возмутительное дело, совершенное над женою NN, у которой отняли детей…» «Передадут Вам это письмо, сектант А. А. (полуслепой) и его провожатый. В сущности он мало располагает к себе, но не жалко ли, что его гонят за веру? Вероятно, и вы почувствуете то же, что и я, и если можете — избавите его гонителей от греха».

«Пожалуйста, remuez ciel et terre[34], чтобы облегчить участь этой хорошей и несчастной женщины. Вам привычно это делать, милый Анатолий Федорович».

…В первый день «гостевания» в Ясной Поляне Кони не раз ощущал на себе проницательны!! и колющий взгляд писателя, но побеседовать наедине им не пришлось — общие разговоры за трапезой, совместные прогулки заняли все время. В час все завтракали, и Лев Николаевич уходил к себе работать. До пяти.

Когда же поздно вечером Анатолий Федорович собрался идти