Кони - Сергей Александрович Высоцкий

роковой загадки над этой мрачной, бесформенной громадой развалин. Величие задачи, трудность ее и нахождение лицом к лицу с причинами и последствиями событий, которое могло иметь роковое историческое значение, не могли не влиять на меня» — так написал Анатолий Федорович в своем увлекательном очерке «Крушение царского поезда…»

…Первая ночь прошла без сна, в раздумьях о том, как организовать расследование, провести его быстро и эффективно? Серьезного опыта в таком деле у Кони не было. Да и откуда? Сама сеть железных дорог, хоть и с завидной быстротой, но только еще развивалась в России. Но было уже много способных инженеров-путейцев, на помощь которых и рассчитывал обер-прокурор. Однако в этом его «опередил» срочно вернувшийся из отпуска прокурор Харьковской судебной палаты Игнатий Платонович Закревский. Несдержанный и малосведущий, он восполнял свою профессиональную некомпетентность заносчивостью и высокомерием. А тут еще непомерное самолюбие было задето тем, что не его, а Кони назначили руководить следствием. Как опытный чиновник, Закревский понимал, что за ходом следствия будет постоянно следить сам Александр III. Быть в поле зрения императорского двора, видеть ежедневно свою фамилию в столичных газетах — более благоприятного случая для дальнейшего устройства своей карьеры трудно было представить! А в успехе — если бы расследование поручили ему — Игнатий Платонович не сомневался. Сомнение — удел людей думающих.

За несколько часов до приезда Кони на место крушения Закревский собрал у себя группу инженеров, призванных для проведения технической экспертизы, и заявил им;

— Мы знаем, что у инженеров всегда рука руку моет. И можем предположить, что в данном случае своими экспертизами вы тоже будете выгораживать своих товарищей. Судебная власть предупреждает, что она строго отнесется к их образу действий и не даст себя ввести в обман!

Оскорбленные эксперты заявили Кони, что они предпочитают лучше вернуться домой, чем выслушивать оскорбления еще до начала работы. Анатолию Федоровичу с трудом удалось успокоить их, но, когда он ходил утром от одного разбитого вагона к другому, его одолевали тревожные мысли. Если прокурор так повел себя с экспертами, с людьми просвещенными, умеющими постоять за себя, то что же может произойти, когда члены жандармерии и полиции начнут допрашивать крестьян из ближайших деревень, путевых рабочих?! Ведь угрозами можно будет добиться от них любых показаний, запутать. Стоит только начать собирать не вещественные доказательства, а слухи. Превратить же слух в предположение, а предположение в факт — дело «опытности» ведущего допрос.

Уже рассказывали о каком-то маленьком поваренке, принесшем в вагон-кухню форму с мороженым, в которой будто бы заключался «разрывной снаряд необыкновенной силы». Каких только слухов не насобираешь, если придать своим мыслям вполне определенное направление. Даже Лев Николаевич Толстой не очень верил в то, что с царским поездом произошел несчастный случай. В 1905 году во время разговора о революционных событиях он сказал: «Кони расследовал дело крушения царского поезда. Рассказывал очень подробно, что это был несчастный случай — взрыв парового котла. Вполне ли ему верить? Он раз сбился».

Душан Петрович Маковицкий, сделавший эту запись, написал далее: «Какой Л. Н. внимательный к правде!»

…Кони зашел в кабинет государя. «Пол был покрыт крупными осколками стекла и вещами упавшими со стола, на котором уцелело лишь пресс-папье из красного, почти кровавого цвета, мрамора и последний номер «Стрекозы», отпечатанный на веленевой бумаге. В помещении императрицы все было в страшном беспорядке, и изящный умывальный прибор из дорогого фарфора лежал разбитый вдребезги».

Анатолий Федорович закончил осмотр у паровозов, почти зарывшихся в грунт. Печально выглядели эти многотонные помятые громады, все еще украшенные гирляндами дубовых венков и маленькими флажками.

Глядя на всю эту разруху, Кони вдруг вспомнил письмо своего брата Евгения, которое нашел в архиве отца. Евгений ехал из Петербурга в Москву, к «макумке», как он называл мать: «Во-первых, не доехав двух верст до Окулова, поезд остановился — оказалось, труба отвалилась и машина совершенно испортилась».

В Окулове пассажиры успели попить чаю в привокзальном трактире, подошел новый локомотив, поезд тронулся и… раздались тревожные свистки. Когда Евгений вышел из вагона — локомотив и передние вагоны лежали на боку. Оказалось, что забыли перевести стрелки.

Федор Михайлович Достоевский оставил любопытные воспоминания о том, как добирался по железной дороге в «места своего детства», в полутораста верстах от Москвы. Добирался он туда почти десять часов. «Множество остановок, пересаживаний, а на одной станции приходится ждать пересаживания три часа. И все это при всех неприятностях русской железной дороги, при небрежнейшем и почти высокомерном отношении к вам и к нуждам вашим кондукторов и «начальства». Всем давно известна формула русской железной дороги: «Не дорога создана для публики, а публика для дороги».

Газета «Голос» печатала много статей о безобразном состоянии многих железных дорог. Так, например, на «поляковке» (названной так по имени железнодорожного магната Полякова) «шпалы и рельсы начали уже и теперь разъезжаться в разные стороны. Между Никольской и Муравьевской станциями их столько расшаталось и выскочило, что должны были остановить движение на два дня».

Два последующие десятилетия не сделали железные дороги более безопасными — за три месяца до крушения царского поезда, 8 июля, на станции Борки произошла катастрофа с пассажирским поездом. И тоже с многочисленными человеческими жертвами.

Возвращаясь к своему вагону, Кони твердо решил: ни одну из многочисленных нитей расследования — ни техническую экспертизу, ни допросы поездной прислуги и крестьян, ни разбирательство с высшими чинами министерства путей сообщения и охраны, ни исследования состояния дороги и характера эксплуатации — не выпускать из своих рук. Чего бы это ему ни стоило. И принимать всех добровольных свидетелей, и прочитывать все письма — подписанные и анонимные.

Место катастрофы выглядело как армейский бивак, разбитый в степи. Оцепление солдат, их палатки, полевые кухни, легкие деревянные бараки для рабочих, вагоны различных служб, прикомандированных к следствию… Этих вагонов было больше десяти — вагон судебного следователя и жандармского управления, в котором проводились допросы, вагон прокурорского надзора, вагоны экспертов и различных железнодорожных начальников, вагон управляющего дорогой и правительственного инспектора, вагон почтового и телеграфного управления, вагон с кузницей.

В один из вечеров Кони высвободил несколько минут, чтобы набросать короткое письмо на Галерную, Стасюлевичу:

«29. Х.1888. 277-я верста КХА ЖД. Вот из какой странной обстановки пишу я Вам, прожив в ней, ночуя в вагоне, посреди бивака войск, костров, рабочих и неоглядной степи —