Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Если врачи «приговаривают» Анатолия Федоровича по 15* нездоровью к поездке «на воды» за границу, он пишет ей каждый день, иногда даже по два письма в день. Тоскует и сердится, если долго не получает ответа. «Я с таким нетерпением, с такою болью ждал все это время Вашего письма, что… кажется — войди сейчас почтальон с ним — я бы бросился ему на шею и, несмотря на мои 42 г., заплакал бы от нервного чувства сбывшегося ожидания…»

Было от чего занервничать! Он прожил в Киссенгене 18 дней и только теперь получил первое письмо.

Он пишет Любови Григорьевне подробные письма из своих поездок по России. Кажется, что нет часа, минуты, чтобы он не думал о своей «Дарлинг». Где бы он ни бывал, его всюду преследует чувство неудовлетворенности от того, что ее нет рядом, что нельзя сразу же обменяться впечатлениями от увиденного. И он стремится восполнить этот пробел в своих ярких и обстоятельных письмах.

Письмо Анатолия Федоровича из Новгорода, где он ревизовал Окружной суд, с описанием ночной поездки по льду Валдай-озера, — прекрасная законченная новелла. Немало поволновалась, наверное, Любовь Григорьевна, читая о том, какой опасности подвергался ее верный рыцарь Калина Митрич, блуждая в кибитке по тонкому льду. А может быть, прирожденная холодность темперамента и пуританская сдержанность заставили ее только улыбнуться и мысленно похвалить Анатолия Федоровича за яркость образов и сочный язык?

Настоящим праздником были для Кони пешие прогулки в окрестностях Царского Села. Обычно выходы были шумными и веселыми: впереди горничная Аличка с детьми Таней, Гриней и Федей, чуть поодаль — Анатолий Федорович с Любовью Григорьевной. Изредка ему удавалось уговорить свою приятельницу оставить «хвост кометы», как называл он ее чад и домочадцев, дома.

Что привлекало в ней Кони? «Обширный и тонкий ум, величавая и изящная осанка, задумчивый взор голубых глаз и изящное очертание прекрасного рта. Спокойное достоинство, деликатность, умение заставить каждого почувствовать себя в своей тарелКе», — напишет Анатолий Федорович о Гогель через несколько десятилетий.

…Сегодня они прогуливаются вдвоем. Всего несколько дней назад Любовь Григорьевна переехала из Петербурга в Новое Лисино. Кони не так давно вернулся из Харькова, где провел пасхальные праздники.

— В Харькове я всегда отдыхаю душой, — рассказывает Анатолий Федорович. — Там прошли самые счастливые годы моей службы, там меня окружали искренние друзья…

— А здесь? — Любовь Григорьевна посмотрела на Кони с укоризной. — У меня такое чувство, что вы повсюду окружены друзьями.

— Кроме вас и Гончарова, у меня в Петербурге нет настоящих друзей, — он на секунду задумался, словно пытался вызвать перед своим мысленным взором всех друзей, и добавил: — Еще «галерники»…

Она хотела что-то возразить, но Кони продолжал:

— Жизнь, Дарлинг, точно перестрелка… Сначала выходишь «в цепь» сомкнутым рядом, весело пересмеиваясь и бодро смотря вперед, чувствуешь около себя и за собою дружескую близость. Но время идет, ряды редеют, друзья выбывают из строя — одни дезертируют, других сламывает смерть, а резервы не подходят.

— Вы не правы, — мягко возразила Гогель. — Вы слишком взыскательны к людям. Так можно остаться в одиночестве…

Кони развел руками.

— Есть люди честные и порядочные, но слабые душой. Им нужен в жизни пример. Протяните им руку — они последуют за вами.

— Последуют! — с иронией сказал Кони. — Представьте себе, Дарлинг, — опять говорят, что Пален будет министром. — Он внимательно посмотрел в ее широко распахнутые голубые глаза, и ему показалось, что в них мелькнула — нет, не скука — рассеянность. Словно на секунду отразилась в них легкая пелена собиравшегося над рекою тумана. Ах, эта проклятая мнительность! Как много мешала она ему в жизни.

— Чиновник, — усмехнулся Кони и склонил голову набок. — А у чиновника какие разговоры? Кого назначат, кого уволят в отставку, кому пожалуют аренду или орден. Придет Пален — слабые так и останутся слабыми. И ни за кем не последуют.

Губы Любови Григорьевны дрогнули, но она сдержала улыбку, только глаза улыбнулись по-доброму, понимающе.

— Что же мне с вами делать? Сейчас заяц нам дорогу перебежал — вы даже не заметили.

— Заяц — это не страшно, — усмехнулся Анатолий Федорович. — Вот если бы черная кошка… Сильнее кошки зверя нет.

— А Пален? — Любовь Григорьевна посмотрела на Кони с иронией.

— Ну что ж, Пален… — сказал он уже без прежней горячности. — Вы читали, Дарлинг, мои записки о деле Засулич. Наше взаимное положение будет просто комичным…

— Опять борьба? — Гогель внимательно посмотрела ему в лицо. — Опять сердечные приступы, бессонница?

— Милая Любовь Григорьевна, болезней и бессонницы мне хватает и без Палена, а если говорить о борьбе, — он на мгновение замолк, хитро усмехнулся: — Я даже люблю борьбу, когда она ведется в широких размерах, из-за идеи! Меня смущает больше возможность мелочных ежедневных булавочных уколов. — Его даже передернуло, словно кто-то всадил в спину первую булавку. — Бр-р!

— Бедненький. — Любовь Григорьевна ласково дотронулась до его руки. — Вы такой впечатлительный. А как же муки ада? Впрочем, вы попадете в рай. За отсутствием грехов…

— Рай! Что мы о нем знаем?! Вспомните Дорэ. С какой удивительной реальностью он нарисовал ад. И как невыразительно, хотя и красиво, рай. Его рай холоден и однообразен. В нем скучно! Нет, рай не для меня. И знаете, Дарлинг, я вижу в этом непростой философский вопрос. Рай Дорэ — отголосок общего свойства людей: мы ясно изображаем себе страдания и не имеем четкого представления о радости и счастье. Это так понятно — в нашем мире лишь одно страдание, а счастье есть нечто отрицательное, то бишь отсутствие страданий. Я не прав?

— Правы, — Любовь Григорьевна кивнула. Глаза у нее погрустнели. — Как всегда, правы. Муки ада нам куда более понятны…

— Но я опять навеваю на вас меланхолию, — спохватился Кони. — А мне сегодня хочется быть веселым и остроумным. И хочется, чтобы вы улыбались мне в ответ.

— Я уже улыбаюсь. В предвкушении того, как вы будете меня веселить с такими грустными глазами.

— Но, милая Любовь Григорьевна…

— Да, да, глаза у вас грустные. Все последнее время грустные.

«Знали бы вы, моя любимая, почему они у меня грустные… — подумал Кони. —