Кони - Сергей Александрович Высоцкий

«И почему его окрестили «русским китайцем?» Из-за стремления вернуть столицу в Москву, в Китай-город? Или из-за внешности? Да ведь не похож он на китайца, не похож…»

Мысль о китайцах напомнила Александру о загранице.

— Главная мысль «Манифеста» — напомнить господам либералам, что в России есть царь! — Он слегка приложил кулак к чайному столику, но удар получился все же мощный. Зазвенели чашки, с большого чайника свалилась крышечка и покатилась к краю. Мария Федоровна успела ее поймать и укоризненно посмотрела на мужа:

— Саша…

— И не надо бояться, что о нас в Европе подумают…

— Бог с ней, с Европой! — усмехнулся Константин Петрович. — Не заводить же нам по их примеру Генеральные штаты.

…Прощаясь, Александр предложил Константину Петровичу осмотреть дворец.

— Портрет императора Петра Алексеевича на коне, писанный Жувене, очень хорош! И Генрих IV… В залах бельэтажа вам понравится! — Он так сжал Победоносцеву руку, что тот с трудом удержался от стона. Никак не мог привыкнуть.

О главной достопримечательности Гатчинского дворца — портрете Павла Петровича в образе мальтийского гроссмейстера, Александр не упомянул. Портрет этот был запрятан подальше от членов царской семьи, в крошечную проходную комнатку «Арсенального каре».

Возвращаясь поездом в Петербург, Константин Петрович думал о том, что разговор с Александром сложился очень удачно. Падение ненавистного Михаила Тариэ-ловича предрешено. За ним падет и Абаза. И главное — «Манифест»! Вот только приглашать ли Каткова?! И дернул же черт за язык Игнатьева предложить его в помощь! Спору нет, это человек верный и влиятельный. Но тем хуже — зачем делить с кем-то ответственность и… славу за «Манифест»?

Пройдет немного времени, и Михаил Никифорович Катков будет пытаться «получить награду» за участие в написании «Манифеста». «При безлюдье, на которое Вы справедливо жалуетесь, — напишет он Победоносцеву, — и мною не следовало бы пренебрегать». Но… если и «не пренебрегли», то и не возвысили. Константин Петрович хотел быть на вершине один. Правда, «вершину» эту нельзя было увидеть, но в царствование Александра III — «миротворца», каждый эту вершину чувствовал.

Анатолий Федорович иногда встречался с Победоносцевым в «Эрмитаже», в большой квартире на Английской набережной, которую княгиня Мария Клавдиевна Тенишева сняла специально для вечеринок и чаепитий со своими друзьями. Константин Петрович обычно являлся к пятичасовому чаю. Общество веселых, раскованных художников и издателей мало импонировало ему. Наверное, поэтому так обрадовался он, когда увидел Кони. Но Анатолий Федорович уже не мог перебороть в себе недоверия и неприязни к всесильному когда-то «серому кардиналу». Разговор получился чересчур вежливый и пустой. На следующий раз они только раскланялись.

Один из участников тенишевских вечеров на Английской набережной оставил любопытные воспоминания о Победоносцеве:

«Российский «Великий инквизитор»… не принимал участия в общих со всеми беседах, а уединился с княгиней в уголке у окна. Бледный, как покойник, с потухшим взором прикрытых очками глаз, он своим видом вполне соответствовал тому образу, который русские люди себе создали о нем, судя по его мероприятиям и по той роли, считавшейся роковой, которую он со времен Александра III играл в русской государственной жизни.

Это было какое-то олицетворение мертвенного и мертвящего бюрократизма, олицетворение, наводившее жуть и создававшее вокруг себя леденящую атмосферу. Тем удивительнее было то, что Победоносцев умел очень любезно, мало того — очень уютно беседовать, затрагивая всевозможные темы и не высказывая при этом своих политических убеждений. Что могло притягивать этого казавшегося бездушным и закостенелым человека к княгине? Ведь умный собеседницей ее нельзя было назвать, и едва ли у них находились какие-либо общие интересы. Остается предположить, что Победоносцеву княгиня нравилась как женщина, что он просто находил известное удовольствие и известное освежение в бесхитростной болтовне с ней».

Да, к тому времени, о котором здесь идет речь, когда-то всесильный Константин Петрович уже порастратил свою силу и влияние. На похоронах Д. С. Сипягина в Александро-Невской Лавре Григорий Гершуни должен был стрелять в Победоносцева, но, стоя рядом с ним, увидел, как Константин Петрович «вытащил из кармана какой-то старомодный фуляр» и начал громко сморкаться. «Стало противно даже смотреть на мерзкого, плюгавого, слезящегося старикашку…»

Лаговский стрелял в Победоносцева в окно его квартиры на Литейном. Но… Оказалось, что он целился лишь в тень Константина Петровича. Не хотело принять Победоносцева даже море — в Севастополе он оступился со сходни и упал. Спас его гипнотизер Осип Фельдман, прыгнувший следом в воду…

ЛЮБОВЬ

1

К сорока годам Кони прослыл закоренелым холостяком. Даже друзья посчитали его убежденным противником брака и оставили всякие попытки «составить Анатолию Федоровичу приличную партию». Только мать печалилась:

«Милый мой, дорогой мой, как не грех тебе гневить Господа, даровавшего тебе жизнь, ум, сердце и возможность применить эти дары в полезную деятельность, которая дала тебе почет, общее уважение и славу, а ты не боясь греха, тяготишься этой жизнью. — Ты голубчик тяготишься своим одиночеством, да это действительно тяжело; но это общий удел современных молодых… выпархивают из родной семьи и более не возвращаются в нее, пока не совьют себе своего гнезда — кто же виноват если ты, до сих пор не захотел, да, не захотел этого сделать, несмотря ни на свое одиночество, ни на мои советы и даже просьбы, — есть женщины, которые тебя любят и очень любят, которые бы как дар приняли твое предложение и своею любовью наполнили бы твою жизнь, ты же голубчик если этого не хочешь — и очень грешишь перед собою — женат ты бы чувствовал, что твоя жизнь принадлежит не тебе одному, а существу тебя любящему и не тяготился бы ею, потому что тебя окружают зависть, злоба и недоброжелательство… Зависть есть дань высокому…»

Сам же Анатолий Федорович упорно доказывал своим друзьям и знакомым, что брак в его положении станет обузой.

— Жена… дети… — вздыхал он, шагая по комнате и дымя сигарой. — Это так заманчиво, особенно когда думаешь об одинокой старости… Но, с другой стороны, на какие «концессии» — ради семьи — идут даже стойкие люди! Болезни, бедность, взаимное разочарование, озлобление на неудачных детей, в которых супруги обвиняют друг друга… Сколько таких «пар» из Дантова ада мне приходилось наблюдать!..» А ведь и для них была весенняя пора Фета: «Шепот, робкое дыханье, трели соловья».