Кони - Сергей Александрович Высоцкий

мне даны Богом. В минуты ожесточенных нападений на мои действия, личность и убеждения, в годы долголетнего выражения отчуждения, в тоскливые дни чуждой сердцу работы, я говорил себе словами Иеремии: «Гонимы, но не оставляетесь, — низлагаемы, но не погибающи», и твердо стоял на своем посту, уверенный в своей правде. Нынешний день оправдывает эту уверенность. Если бы не было уже 10 1/2 часов и если бы я знал, что застану Вас одну, — я бы пришел к Вам. В эту минуту мне так хочется пожать Вашу руку, услышать Ваш голос…»

И тут же, в постскриптуме, «…в настоящую минуту, как другу, говорю Вам твердо и сознательно, что я все-таки желал бы больше всего, чтобы этот год был для меня последний».

Что это? Поза? Усталость от жизни, от борьбы? Неверие в возможность личного счастья? И неверие в победу добра? Это вопросы без ответов.

Одно можно сказать определенно — поддержка друзей была ему почти единственной опорой. Поддержка Любови Григорьевны Гогель, старика-«моховика» Ивана Александровича Гончарова, приславшего в субботу, 2 января, взволнованную весточку:

«До слез рад Вашему назначению! Я все ждал; завтра хотел сам идти за справкой.

Тяжкий опыт жизни прожог Вас своим спасительным огнем, и Бог вынес Вас из пучины, указал куда и как идти! С Богом же дальше, в путь, прямой указанный, не сворачивая. Молитесь же Ему — и как судья — блюдите правду, как человек — храните честным сердце — до могилы! Вы думаете — это я говорю Вам? Я бы не позволил себе. Это говорит Вам оттуда Ваш отец, мой бывший сверстник и товарищ!»

«Тяжкий опыт жизни прожог Вас своим спасительным огнем…» Сказать так точно, так образно мог только автор «Обыкновенной истории». И его напутствие — блюсти правду, хранить честным сердце, ко многому обязывало молодого обер-прокурора сената.

Все друзья радовались новому назначению Кони. Седьмого февраля Д. Кавелин писал Любови Исааковне Стасюлевич: «…Третьего дня — хвалебнейший гимн Кони по случаю его нового назначения. Я очень радовался, читая эту статью в «Новостях». Давно пора отличить между судейскими буквоедов (к числу которых, к сожалению, часто приходится причислять нашего друга Спасовича) от действительных юристов. Буква и бумага нас совсем заела…»

Сочувствие и оценка близких друзей — немногочисленных, но верных, — укрепляли в нем решимость, веру в то, что дорогу он выбрал правильную. А ведь столько соблазнов было вокруг — казалось, и жертв от тебя особых не требовалось, чтобы достичь многого. Министерского портфеля, например. Когда-то согласиться с министром, когда-то просто промолчать, вовремя выступить в печати с идеями, близкими царю, Константину Петровичу… Кони мог сделать это даже без особого ущерба своей уже сложившейся репутации либерала — там, наверху, иногда больше радовались сдержанному сочувствию либералов, чем оголтелым восхвалениям откровенных «охранителей». Но он знал, что его только терпели. Вот и сейчас назначили обер-прокурором и тотчас чувствительно щелкнули по носу. На приеме по случаю назначения Александр, поздоровавшись, не подал Кони руки. Сказал почти сердито:

— Надеюсь, что своей будущей деятельностью заставите позабыть свою ошибку.

Такой поступок императора означал крайнюю степень неодобрения. Тут же, во дворце, кое-кто обратился к Анатолию Федоровичу с выражением фальшивого сочувствия, другие советовали подать в отставку.

В который раз он повторил себе: «Я служу делу, а не лицам». И остался. Иначе надо было бы послать к черту всю службу, уйти, как советовал Пассовер, из «стойла». Ведь его представления о деле, о пользе России сильно расходились с идеями тех, от кого зависело «ослепительное будущее».

А приступы меланхолии, мысли о смерти… Что ж, они повторялись и в будущем. Жизнь была такая. Как обер-прокурор уголовно-кассационного департамента, Кони постоянно занимался рассмотрением уголовных дел. В его поле зрения были или преступники, или невинно осужденные. Но за невинно осужденными стояли преступления — лжесвидетельство, полицейское давление, неправый суд. И это было особенно невыносимо. Да еще «наша кассационная бордель», как называл в сердцах Анатолий Федорович свой департамент.

В статье 247 Учреждения Правительствующего сената говорилось, что сенатор «долженствует памятовать, что обязанность судьи есть: почитать свое отечество родством, а честность дружбою и более всего отыскивать средства к достижению правды, а не к продолжению времени». А на практике? Все получалось наоборот. И ему предстояло попытаться сломить эту практику.

Было от чего хандрить! Но не только поддержка друзей помогала ему выстоять. Существовала и еще одна укрепа в его нравственном подвиге — чувство долга. В августе 1917 года, когда Временное правительство завело страну в тупик, среди всеобщей разрухи, перед лицом немецкого наступления, Кони пишет Шахматову[31] о том, что мысли о предстоящей гибели России не дают ему покоя и все чаще и чаще наводят на соблазнительное представление о самоубийстве. И только чувство долга удерживает от рокового шага.

О многих закулисных придворных интригах Кони не знал — только догадывался. Так, в 1905 году в письме к герцогу М. Г. Мекленбург-Стрелицкому[32], приветствуя проект нового положения о печати, в подготовке которого он принимал самое деятельное участие, Кони писал, что в этом положении есть мысли, которые «таким трудом, среди гниения невежества… среди угодливой трусости сослуживцев, среди Всеподданнейших доносов Победоносцева, приходилось проводить в жизнь, утешая себя лишь одним сознанием исполненного долга, среди полной безгласности».

Лишь много позже, после Великой Октябрьской революции, познакомится Анатолий Федорович с письмами Константина Петровича царю. И убедится, что «всеподданнейшие доносы» были еще более коварными, чем он мог предполагать.

К. П. Победоносцев — Александру III:

«Со всех сторон слышно, что на днях последует назначение нынешнего председателя гражданского отделения судебной палаты Анатолия Кони в Сенат обер-прокурором уголовно-кассационного департамента. Назначение это произвело бы неприятное впечатление, ибо всем памятно дело Веры Засулич, а в том деле Кони был председателем и выказал крайнее бессилие, а на должности обер-прокурора кассационного департамента у него будут главные пружины уголовного суда в России».

Александр III — К. П. Победоносцеву:

«Я протестовал против этого назначения, но Набоков уверяет, что Кони на теперешнем месте несменяем, тогда как обер-прокурором при первой же неловкости или недобросовестности может быть удален со своего места…»

У обер-прокурора святейшего синода были все основания думать, что его бывший ученик Анатолий Кони на своем новом посту будет одним из главных его противников. Ведь он, Победоносцев, первым прочел «Политическую