Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Мужчина – покоритель пространства и нарушитель границ

Мужчинам свойственно перенесение точки отсчета изначального собственного локуса, преодоление замкнутого и ограниченного пространства, покидание известных границ, выход за пределы обследованной территории, расширение горизонта. В «Ключах Марии» (1918) Есенин рассматривал на примере сопоставления персонажа Андрея Белого с любой человеческой фигурой вообще «ответ значению тяготения человека к пространству» и мифологическое подразделение всего на «пространство солнца» и противоположное ему пространство луны (V, 209). Стремление к покорению пространства у истинных мужчин выражается в желании путешествовать, особенно по всему Земному шару и каким-нибудь экстравагантным и рискованным способом (на новом и еще непривычном виде транспорта, для Есенина – на аэроплане). Как написал В. П. Катаев в «Алмазном моем венце», Есенин с Дункан «улетели за границу из Москвы на дюралевом “юнкерсе” немецкой фирмы “Люфтганза”». [822]

Для Есенина исследование пространства за пределами «малой родины» началось в детстве с паломнического посещения с верующей бабушкой Николо-Радуницкого Разовецкого монастыря в соседнем Зарайском у., продолжилось в юношеских планах навестить дядю в Риге и достигло вершины в многочисленных путешествиях по Азии, Европе и Северной Америке, в том числе в повторных и почти совпадающих маршрутах.

« Топонимический мотив » путешествий по Земному шару, выстраивание сюжетной линии собственной жизни как вечного странствия с указанием множества географических названий как отчета о лично покоренных им землях и водной глади звучат в жанрах личной документалистики поэта. В «Автобиографии» (1924) Есенин делился воспоминаниями о паломничестве в монастырь соседнего уезда: «Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги…» (VII (1), 14). В автобиографии «Сергей Есенин» (Берлин, 1922) поэт сообщал: «Россию я исколесил вдоль и поперек, от Северного Ледовитого океана до Черного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии» (VII (1), 10). В «Автобиографии» (1923) Есенин подчеркивал: «19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде. <…> 19–20 – 21 <годы> ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым. // В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку» (VII (1), 12–13). В «Автобиографии» (1924) писал о периоде 1918–1921 гг.: «За эти годы я был в Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму, в Бессарабии, в Оренбургских степях, на Мурманском побережье, в Архангельске и Соловках. // 1921 г. я женился на А. Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании» (VII (1), 16). Заметим попутно, что в действительности бракосочетание Есенина с Дункан произошло 2 мая 1922 г. (см.: VII (1), 409; VII (3), 235), перед заграничным турне.

Стремление изведать неизвестные земли выразилось у Есенина в представлении некоторых стран будто бы обследованными им, а также во включении названий других государств как достижимых географических пределов, без уточнения правдивости собственного посещения их: это относится к упомянутым без особой конкретизации Китаю, Персии и Индии. Есенин высказывал свое желание устами лирического героя: «Хочу концы земли измерить» (I, 40 – «Пойду в скуфье смиренным иноком…», 1914–1922). Мужской по своей сути познавательный интерес к расширению «земного диапазона» (VI, 115) выразился у Есенина во включении в его эпистолярий, художественные и публицистические произведения огромного числа топонимов (поданных в различных аспектах – стилистическом, содержательном и др.); а также в написании автографа стихотворения «Вижу сон. Дорога черная…» (с пометой «2.VII.25. Москва» неизвестной рукой) на обороте «Схематической экскурсионной карты Черноморского побережья и центральной части Кавказа…» – приложения к путеводителю «Кавказский край» С. С. Анисимова. [823]

Мужчинам присуще стремление к нарушению всяческих запретов, в том числе и границ. На уровне попыток проникновения в иной мир через преграды можно рассматривать поездку Есенина на Белый Яр с барыней с переправой в бушующую грозу на полуразрушенном пароме, переплывание через запруженную плотиной Оку на Казанскую (см. об этом ниже). Попытки проникнуть в потусторонний мир увенчались реализацией фольклорного мотива гибели добра молодца на чужой сторонке: для Есенина это оказалась неожиданная смерть в гостинице «Англетер» в Ленинграде в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года [824] – в лиминальное время – в пограничье Старого и Нового года. Есенину были с детства знакомы и любимы им необрядовые мужские песни с погибельным сюжетом – это «Веревочка» (V, 144), выведенная в повести «Яр» (1916), и др.

Но путешествие возможно не только по горизонтали. Продвижение по вертикали – покорение высоты, занятие наивысшей позиции – сказалось у Есенина в лазании по деревьям, в сидении на камне на высоком берегу Оки (что само по себе символично), в полете на самолете из Москвы в Кёнигсберг 10 мая 1922 г. (VII (3), 327). В юности (в 1913 г.) Есенин рассуждал в письме к Г. А. Панфилову о необходимости лично исследовать жизненную вертикаль, особенно изучать «дно» человеческого существования: «Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь о нем иметь представления» (VI, 36).

Победа над высотой в плане писательской деятельности проявилась у Есенина в особенностях выбора места для чтения стихов – в устройстве импровизированной трибуны, в типично мускульных способах его возвышения, когда он взобрался на стул и стол, как будто вскарабкался на вершину горы и покорил не публику, а высочайший горный пик. Н. Л. Браун вспоминал об этом: «Мало-помалу из задних рядов стали подходить ближе, сгрудились у эстрады. // Есенин встал на стул – и читал. // Затем он встал на стол – и читал. // Чем дальше, тем с бóльшим темпераментом». [825] О том же писал М. М. Зощенко в повести «Перед восходом солнца» (1942–1943): «Вокруг столика собираются люди. Кто-то говорит: “Это Есенин”.

Нас окружает почти вся пивная.

Еще минута, и Есенин стоит на стуле и, жестикулируя, читает свои короткие стихи». [826]

В символическом плане трактовал Лазарь Берман покорение литературных высот Есениным: «Известность его пересекла границы страны, изведал и он вершины и пропасти». [827]

По мнению Есенина, основанному на народных воззрениях, последнее покорение пространства – посмертное, которое он отвергал или, по крайней мере, хотел отодвинуть во времени, предпочитая полету души, ее последнему отлету земную телесную бодрость: «Не хочу я лететь в зенит , // Слишком многое телу надо» (I, 189 – «Ты такая ж простая, как все…», 1923).

Странничество как обход владений и одновременно поиск себя

Странничество как образ жизни было весьма присуще Есенину. Оно культивировалось в мальчике с детства совершением паломничеств в далекие монастыри, отправкой на учебу в удаленное за десятки километров с. Спас-Клепики и затем в Москву. Наглядным примером странничества выступали родные дед, ходивший с барками по рекам вплоть до Санкт-Петербурга, и отец, служивший приказчиком в мясной лавке в Москве и лишь наездами навещавший семью. Да и мать была отдалена от сына в его раннем детстве, находясь «в прислугах» в Рязани. Таким образом, странничество как жизненная судьба было предопределено и изначально обусловлено для Есенина. Поэтому неудивительно, что поэт избрал путь скитальца и бродяги, считая его чуть ли не единственно возможным, характерным для всех людей, неодолимым и всеобщим.

Есенин хранил в своей библиотеке книгу «Судьба России…» (1918) Н. А. Бердяева, в которой мыслитель рассуждал о типичности странника для нашей отчизны: «Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник – самый свободный человек на земле. <…> Странник – свободен от “мира”, и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, вечных путников, ищущих невидимого града. Повесть о них можно прочесть в великой русской литературе». [828]

Есенин также осознавал удел странничества как стойкую литературную традицию, созданную и даже прославленную знаменитыми предшественниками. Следуя всеобъемлющей фольклорной и литературной логике выстраивания ведущего «путевого сюжета» и всевозможных «дорожных мотивов», Есенин стал воспевать образ странника в собственных стихах. В стихотворении «Снежная замять дробится и колется…» (1925) поэт делал выводы о сложившемся жизненном пути – «Много я видел и много я странствовал» (I, 280), и дошел до широчайшего обобщения: «Все мы бездомники, много ли нужно нам» (I, 279).