Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

добиться в отношении своих собственных договоров до 1942 года[491]. Тем самым правительство Мэйдзи реализовало одну из главных целей своей внешней политики: сделало Японию полноправным субъектом международного права.

У Китая положение было гораздо сложнее, чем у Японии[492]. Китайская империя на протяжении многих веков создавала свой собственный миропорядок и поддерживала его в политически работоспособном состоянии. Этот мировой порядок, институциональной частью которого Япония никогда не являлась, представлял собой вполне развитую моноцентрическую альтернативу полицентрической системе государств модерной Европы. В некоторых отношениях он был более модерным, чем последняя, например имел более абстрактное понятие территориальной принадлежности: династическое владение или «коронное владение» (как в Европе в XIX веке, когда Люксембург был коронным владением голландской Оранской династии) были здесь неизвестны, как и «феодальная» фигура пересекающихся сеньориальных прав. Даже в XVII веке в Восточной и Центральной Азии (обе эти зоны следует рассматривать как одну геополитическую единицу) были сильны элементы полицентричности. Если взять хронологический срез около 1620 года, то мы увидим рядом с империей Мин сильных соседей, которые ей не подчинялись: маньчжуры на севере, монголы на северо-западе, тибетцы на юге. После завершения формирования китайско-маньчжурской империи около 1760 года пекинским правителям пришлось иметь дело с быстро усиливающейся Российской империей в качестве независимого соседа, но в остальном их окружали лишь более слабые государства-данники, находившиеся с Пекином в различных отношениях символического вассалитета. Этот мировой порядок был системой в широком смысле слова, поскольку состоял из узнаваемых отдельных элементов и регулировавшихся эксплицитными правилами отношений между ними. Однако он не являлся аналогом европейской системы государств, поскольку вся конфигурация была радиально ориентирована на китайский императорский двор, а идея суверенитета и равенства отдельных элементов не играла никакой роли. Мышление в категориях иерархии было глубоко заложено в китайской государственной мысли, хотя в историческом опыте Пекина имелся и более широкий репертуар действий, нежели просто управление вассалами. Поэтому для китайцев адаптация к новому международному порядку государств в XIX веке оказалась гораздо более сложной, чем для японцев, индийцев или малайцев.

Период с 1842 по 1895 год был ярким периодом, который на Западе раньше эвфемистически называли «вхождением Китая в семью народов». В отличие от Японии, против Китая велось несколько войн: 1839–1842, 1858–1860 и 1884–1885 годов. То, что японцы были хорошо осведомлены о первой из этих войн – Опиумной войне 1839–1842 годов, – благоприятно сказалось на их тактике ведения переговоров и позволило им осознать, что излишне сопротивляться европейцам опасно. С подписанием китайско-японского договора 1871 года – первого соглашения между этими двумя соседями, оформленного в виде международно-правового документа, – открытие Китая было институционально завершено. Страна была открыта для международной торговли товарами с помощью неравноправных договоров о свободной торговле. Иностранцы были выведены из-под контроля китайской судебной системы и получили право селиться в некоторых портовых городах. Постепенно прежний пояс вассальных государств вокруг Цинской империи был колонизирован странами Запада – этот процесс на время завершился с аннексией Кореи Японией в 1910 году и обретением независимости Монголией в 1912‑м. Включение Китая в мировой порядок государств было делом гораздо более длительным и сопряженным с бóльшим числом препятствий по сравнению с Японией. В отличие от японского случая, это было настоящее столкновение империй.

Ситуация усугублялась тем, что, по мнению европейцев и американцев, Китай находился на гораздо «более низком уровне цивилизации», чем Япония, и к нему относились соответственно высокомерно. В отличие от Японии или Индии, Китай стал ареной международной гонки за колониальные опорные пункты и экономические концессии. Тем не менее Китай никогда не переставал действовать как суверенное государство – за исключением коротких моментов, таких как поражение Боксерского восстания в 1900–1901 годов или переходный период с падением императорской власти осенью и зимой 1911/12 года. Кроме того, в большинстве случаев Китай активно участвовал в формировании своих внешних отношений, пусть даже в роли более слабого участника. Так, система неравноправных договоров отнюдь не была лишь диктатом Запада. С китайской стороны она вписывалась в традицию взаимодействия с «варварами», которых, как считалось, лучше всего держать под контролем, выделяя им четко определенные районы проживания и общаясь с ними исключительно через глав их сообществ. Именно такую роль выполняли договорные порты и иностранные консулы. К началу 1890‑х годов Китай достаточно стабильно занимал подчиненное, но не крайне низкое положение в международной иерархии.

Китайско-японская война 1894–1895 годов неожиданно выявила крайнюю военную слабость Поднебесной – до этого никто, даже японцы, не замечали ее реальных масштабов[493]. С этой войной, в которой Китай почти полностью утратил свое влияние в традиционно важнейшем вассальном государстве – Корее, исчезли остатки старого синоцентричного миропорядка в Восточной Азии. По крайней мере так казалось до тех пор, пока японские историки не проследили более глубокие преемственные связи под поверхностью войн и договоров. После этого синоцентричный порядок в Восточной Азии гораздо более незаметно, чем предполагалось ранее, перешел в новое созвездие, в котором доминировали Запад и Япония, находившиеся в антагонистическом сотрудничестве. Особенно во внутриазиатской торговле, которая оставалась для Китая гораздо более важной, чем торговля с Европой и США, возникли смешанные формы между «данью» и «торговлей». Если посмотреть на договорные порты с азиатской точки зрения, они предстают не столько как плацдармы западного капиталистического проникновения в пассивную и парализованную китайскую экономику, сколько как пункты соприкосновения между разными, но совместимыми экономическими системами[494]. Даже укоренившиеся за многие века китайские концепции миропорядка не исчезли в одночасье под натиском Запада. Корея, например, все первые эпизоды проникновения иностранцев воспринимала в рамках традиционных китайско-корейских отношений, и влиятельные силы в стране до последнего момента были озабочены тем, чтобы не раздражать цинский двор. Им вплоть до объявления японского протектората над Кореей в 1905 году было трудно вообразить альтернативу китайскому сюзеренитету, хотя практика выплаты дани Пекину прекратилась еще в 1895 году, а модернистски настроенные круги в корейском истеблишменте с тех пор начали рассматривать Китай как «варварскую» страну на окраине «цивилизованного мира»[495]. Русско-японская война, которая привела к «полному изменению структуры отношений государств» и имела глубокие последствия, ощущавшиеся даже в Европе[496], поставила точку в истории китайского миропорядка. Затем Япония в течение четырех десятилетий пыталась создать собственную зону порядка в Восточной Азии, которая в ходе Второй мировой войны даже обрела название «Большая восточноазиатская сфера процветания». В преемственности этого развития Первая мировая война не имела первостепенного значения: поворотные даты в международной истории Восточной Азии – это 1905 и 1945 годы.

3. Войны: мирная Европа, немирные Азия и Африка

И в XIX веке, и в более недавнее время в науке