Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

доверяет вольному разбойнику как на суше, так и на воде, даже если – как англичане и испанские партизаны – они сражаются за общее дело. С точки зрения гражданского населения, разница не очень велика, когда войска всех видов забирают у него то, что им нужно, силой. Партизан часто трудно отличить от тех, кого, начиная с Эрика Хобсбаума, называют «социальными бунтарями»[518]. Социальные бунтари в стиле Робина Гуда определяются по их целям, а «малая война» – засады и не регулируемые никакими правилами внезапные нападения – это одна из форм их действия. Практически все социальные бунтари используют такие методы, но при этом не каждый партизан является одновременно социальным бунтарем или тем более социальным бандитом. Одно с другим было тесно связано в повстанческом движении няньцзюней, которое в 1851–1868 годах вывело несколько провинций Северного Китая из-под эффективного контроля цинского правительства. Армия няньцзюней, состоявшая из пехоты, вооруженной копьями, и легкой кавалерии, оснащенной мечами, была одной из самых эффективных партизанских армий XIX века, и центральному правительству после окончания Тайпинской революции в 1864 году стоило огромных усилий одолеть и этого врага, мало связанного с тайпинами. Цинское командование пыталось остановить няньцзюньскую конницу с помощью каналов и рвов, что в 1895–1898 годах в бóльших масштабах повторили испанцы на Кубе. Одновременно цинское правительство пыталось хорошим обращением привлечь на свою сторону жителей деревень, многие из которых поддерживали повстанцев. Однако в конечном итоге, как и во многих европейских войнах в Африке, решающим фактором стало техническое неравенство. Ли Хунчжан, которому пекинский двор в конце концов доверил командование походом против няньцзюней и который заложил здесь основу своей последующей карьеры ведущего государственного деятеля страны, направил в воды Северного Китая новейшие канонерские лодки, закупленные на Западе, а также подготовил хорошо оплачиваемые элитные войска, которые превосходили обычные цинские вооруженные силы мотивированностью и лояльностью[519]. Несколько лет спустя в Европе появились партизанские отряды, возникшие не как социальные повстанцы, а как органы национальной обороны: «вольные стрелки», или франтирёры (franc-tireurs), участвовавшие во Франко-прусской войне, но с чисто военной точки зрения сыгравшие очень незначительную роль[520].

Шестое. В 1793 году Французская революция породила levée en masse – мобилизацию всего мужского населения в духе патриотического энтузиазма. Говорить в этом смысле о зарождении «тотальной войны» – не ошибка, но все же преувеличение[521]. Массовый призыв на военную службу присоединил энергию национализма нового типа к динамике, которая прежде исходила от социальных и религиозных массовых движений. При этом levée en masse – или, точнее, миф о ней – можно было понимать по-разному: как проявление стихийного и восторженного добровольчества, как обязанность всех граждан мужского пола нести военную службу или как мобилизацию всех сил, включая гражданские, на военные нужды. Если в XIX веке после 1815 года и случались такие массовые призывы, то лишь ненадолго во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов (в результате чего во Франции была введена всеобщая воинская повинность). Миф о вездесущих французских «франтирёрах» затем начал жить своей жизнью, получил широкое распространение в германской армии и использовался как предлог для упреждающих зверств в отношении гражданского населения Бельгии и северной Франции в 1914 году. Настоящие массовые мобилизации происходят в основном во время гражданских войн, таких как война Севера и Юга в Америке или Тайпинская революция в Китае, в ходе которой вдохновлявшийся религиозными идеями харизматический лидер Хун Сюцюань за несколько лет создал огромную вооруженную дружину. В Европе правящие круги уже на ранних этапах позаботились о том, чтобы направить опасный импульс военной мобилизации масс в дисциплинирующее институциональное русло. Даже Наполеон был достаточно осторожен, чтобы не полагаться на энтузиазм. Его армии были увлечены на край Европы не волнами патриотического пыла. Их наиболее боеспособное ядро составляли закаленные в сражениях ветераны – скорее особая порода профессионалов насилия, нежели граждане в военной форме. Организационным центром всей наполеоновской империи являлась гигантская призывная машина. Империя и даже ее государства-сателлиты были полностью подчинены ей, и, с точки зрения подданных всех национальностей, ничто в наполеоновском правлении не вызывало такого отвержения, как принудительная поставка молодых мужчин для французской военной машины. Наибольшее их количество набрали в 1811 году – пушечное мясо для запланированного вторжения в Россию[522]. Войны революционной эпохи преподали всем, кто хотел их слушать, уроки относительно мобилизуемости больших масс населения. Это был новый опыт «эпохи водораздела» (1750–1850), осмысленный таким военным теоретиком, как Карл фон Клаузевиц. Однако силы территориальной обороны, ополчения, партизаны и нерегулярные войска всех видов представляли собой потенциальную угрозу для любого политического и социального порядка. Поэтому правительства обычно остерегались спускать их с поводка. Не сама по себе «народная война», а лишь ее бюрократическая организация в рамках монополии государства на насилие позволяет называть ее «тотальной войной». И только новые коммуникационные технологии, появившиеся с 1860‑х годов в наиболее технически развитых странах мира, создали возможности пропаганды, координации и планового использования производственных ресурсов, которые поддерживали такую тотальность в течение нескольких лет[523]. Поэтому первой тотальной войной стала Гражданская война в США. Она так и осталась единственной в XIX веке. Эта эпоха подготовила ингредиенты тотальной войны. Но до 1914 года не приходилось сталкиваться с ее последствиями.

Седьмое. Из этого не следует делать вывод, что войны XIX века менее страшны, чем войны других эпох. Статистика погибших, раненых и тем более пострадавших среди мирного населения не позволяет сделать какие-либо общие выводы. Но одно можно сказать точно: наполеоновские армии по численности превосходили все, что существовали в ранний период Нового времени. Немногие крупные войны XIX века имели такие наполеоновские масштабы. В 1812 году Наполеон ввел в Россию армию численностью 611 тысяч человек; царь Александр I смог выставить против него 450 тысяч человек. Считается, что в марте 1853 года перед Нанкином появилась армия тайпинов численностью 750 тысяч человек. В битве при Садове в 1866 году с каждой стороны сражалось по 250 тысяч солдат. Через две недели после объявления войны Франции 16 июля 1870 года Мольтке разместил на границе с Францией 320 тысяч боеспособных солдат; миллион резервистов и ландвер ждали в тылу. Также 320 тысяч человек составляла армия, которую англичане направили в Южную Африку к октябрю 1899 года. Японцы зимой 1904/05 года выступили против русских в южной Маньчжурии (Порт-Артур) с 375 тысячами человек[524]. Таким образом, наполеоновский формат сохранялся вплоть до Первой мировой войны.

Только осенью 1914 года открылось новое измерение массовой бойни. В крупнейшем сражении Гражданской войны в США, произошедшем 1–3 июля 1861 года под