Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

и в публицистике предлагались различные сложные определения того, что такое «великая держава». Большая часть этих рассуждений сводится к главному тезису: великая держава – это государство, которое признается другими великими державами как в принципе равное им или по крайней мере также относящееся к «благородному сословию». Такое бывает, когда страна способна при необходимости отстаивать свои интересы военными средствами или если соседи считают, что она способна на это в принципе. Несмотря на то что экономическая мощь и размер территории являются важными критериями великой державы, как раз в XIX веке неоднократно бывало так, что вопрос о месте страны в международной иерархии решали войны. Статус великой державы и военные успехи были тогда гораздо более тесно связаны между собой, чем во второй половине XX века. То, что такой экономический гигант, как сегодняшняя Япония, практически не обладает весом в военном отношении, было немыслимо в 1900 году. США после окончания Гражданской войны переживали стремительный экономический рост и аккумулировали все больше внешнеполитического престижа, но лишь победа над Испанией в 1898 году обеспечила легитимность их притязаниям на статус великой державы. Япония завоевала уважение как региональный фактор силы в Восточной Азии благодаря победе над Китаем в 1895 году, но в круг великих держав она вошла только после победы над Российской империей в 1905‑м. Германия, раньше являвшаяся с основном культурной категорией, в 1871 году неожиданно обратила на себя внимание как великая держава. И наоборот, военные неудачи и катастрофы не раз разоблачали пустоту притязаний на этот статус. Китай, Османская империя и Испания в результате военных поражений потеряли право на серьезное отношение к себе как к великим державам. Престиж Австрии, по сути, так и не восстановился после поражения при Садове 1866 года; Россия была ввергнута в тяжелые внутренние кризисы поражениями 1856 и 1905 годов; международные позиции и самоощущение Франции были настолько сильно подорваны в 1870–1871 годах, что травматический опыт Седана на десятилетия бросил тень на французскую внешнюю политику и породил комплекс реванша. И даже Великобритания, которой в 1899–1902 годах стоило огромных усилий справиться с бурами, во многом уступавшими ей в живой силе и технике, в разгар конкурентной борьбы между империалистическими державами впала в глубокую критическую саморефлексию. Если рассматривать период с 1815 по 1914 год в целом, то в нем было всего три державы, чья военно-политическая мощь нарастала неуклонно: Пруссия/Германия, США и Япония.

За этим изменением в рейтинге ведущих военных государств мира стоят более общие тенденции в истории насилия. Лучше всего они видны на временном интервале от Французской революции 1789 года до Первой мировой войны.

Организация и вооружение

Первое. Наиболее общей и всеохватывающей тенденцией эпохи было систематическое применение знаний к проблемам военной эффективности. Эти знания включали в себя, с одной стороны, организационные, с другой – технические знания. То, что война не исчерпывается выразительными боевыми ритуалами, а требует планомерного использования ограниченных ресурсов, было давно известно организаторам армий и полководцам не только в Европе. Китайский классик Сунь Цзы (V век до н. э.) сформулировал стратегические правила, которые считались актуальными и в XX веке. Новым в XIX веке было то, что командные структуры стали более плотными, гибкими и в то же время системными. Здесь кроется важнейший секрет успеха возрождения Пруссии среди держав, основой которого явилась всеобъемлющая армейская реформа 1807–1813 годов, ставшая непосредственной реакцией на крах 1806 года. Пруссия оказалась первым государством, где отношения между полководцем и его войсками, представлявшие собой дотоле варианты отношений между вождем и его дружиной, были подняты на более высокий уровень рациональности. Король был верховным военачальником, на нижестоящих уровнях военные знания и военная воля были сосредоточены в военном министерстве, а затем в генеральном штабе, который отвечал за стратегическое планирование, но как орган, действующий и в мирное время, гарантировал постоянную боеготовность. Генеральный штаб – одна из важнейших военных инноваций XIX века – решительно вывел войну за пределы романтического героизма наполеоновской эпохи, который отныне сохранялся только в колониальных войнах. Прусские офицеры перестали быть прежде всего бойцами и вождями. Это были профессионалы, получившие самую современную и всестороннюю подготовку и занимавшиеся военным делом как искусством, поставленным на научную основу. Организация прусской армии, особенно начиная с 1860‑х годов, придала кадровому офицеру совершенно новый профессиональный профиль. Это включало в себя тщательную подготовку командиров различных уровней к тому, чтобы на поле боя они демонстрировали способность принимать рациональные решения. Армия должна была представлять собой плотную коммуникационную сеть, офицеры на низовых уровнях должны были знать общий план и уметь при необходимости гибко реагировать, действуя согласно духу, а не букве этого плана. Еще до того, как у Пруссии появились мощные промышленные ресурсы, она необычайно усилила свой военный потенциал за счет более рациональной организации армии. Принадлежность к аристократии сама по себе не сразу конвертировалась в воинское звание. Профессионализация офицерского корпуса привела к тому, что только князья правящего дома, да и то не всегда, освобождались от требований общего повышения компетентности. Так прусская армейская организация – особенно после побед 1864, 1866 и 1870–1871 годов – стала образцом модерной армии для всего мира[497]. Особенно прилежными учениками были японцы, тогда как Великобритания и США адаптировали прусскую модель к своим нуждам только на рубеже веков.

Второе. Во всех культурах технические знания особенно ярко проявлялись в военной технике, и в военной истории интеллектуальное и материальное (software and hardware) всегда надо рассматривать вместе. Армии Наполеона и Суворова – до великих военных инноваций XIX века – воевали в основном с использованием вооружения, изготовленного по технологиям раннего Нового времени, и вообще военное дело наполеоновской эпохи в целом демонстрирует во многом преемственность с XVIII столетием[498].

В военной истории мы также наблюдаем между 1750 и 1850 годами подлинную «эпоху водораздела». Секрет успеха этих армий, особенно французской, заключался не столько в технологическом превосходстве над противниками, сколько в большей скорости, гибкости мелких подразделений и новом способе интеграции артиллерии в боевые действия. Тот факт, что штык, то есть ружье, используемое как копье, продолжал играть исключительно важную роль в бою, свидетельствовал о малой эффективной дальности стрельбы и о зависимости обычного пехотного огнестрельного оружия от погодных условий.

Большие инновации в оружейной технике дали о себе знать лишь в середине XIX века. Винтовка, изобретенная французским офицером Клодом Этьеном Минье в 1848 году, в 1850‑х годах была принята на вооружение во всех европейских армиях и заменила устаревший мушкет в качестве стандартного оружия пехотинца[499]. С течением времени точность и скорострельность пехотного оружия повышались. Они стали