Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

учета баланса сил и без учета (или с недостаточным учетом) тех ограниченных норм международного гуманитарного права, которые уже существовали в то время. Поэтому в колониальных войнах действовал принцип «пленных не брать», а тем, кто все же попадал в плен, ничего хорошего ожидать не приходилось. Так уже было в «войнах с дикарями» (guerres sauvages) раннего Нового времени (и даже раньше), например в индейских конфликтах в Северной Америке в XVIII веке, где различия между комбатантами и нонкомбатантами не имели никакого значения. Чем большее распространение в XIX веке получали расовые классификации людей, тем легче и чаще колониальные войны идеологизировались как войны против низших рас – в практическом смысле это значило: как войны, в которых европейцы всегда рассчитывали победить, но которые они также были готовы вести более жестокими методами, позаимствованными у презираемых ими «дикарей»[508].

Тем травматичнее было периодическое разочарование европейцев, надеявшихся на победу: в 1879 году, когда при Изандлване в Зулуленде погибло больше британских офицеров, чем в битве при Ватерлоо; в 1890‑м, когда генерал Кастер потерпел поражение от сиу при Вундед-Ни; или в 1896‑м, когда итальянцы обнаружили пулеметы в руках своих эфиопских противников при Адуа и потеряли половину своих войск. Расистская идеологизация была малоэффективна, когда противником выступали белые, то есть когда колониальная война велась не ради завоевания, а ради предотвращения или срыва сецессии. Так было не только в Англо-бурской войне, но и непосредственно перед ней на Кубе. Там среди креолов, то есть жителей Кубы испанского происхождения, возникло революционное движение за внутреннее самоуправление, добивавшееся получения статуса доминиона в составе Испанской империи. Поскольку, в отличие от Британской империи, это не было предусмотрено конституцией, а Мадрид оставался непреклонным, в 1895 году движение вылилось в масштабную войну, в кульминационный момент которой, в 1897 году, Испания направила 200 тысяч человек против гораздо меньшего числа повстанцев, что, кстати, стало разорительной политикой для испанской казны.

Между войнами в Южной Африке и на Кубе прослеживаются некоторые параллели. То, как жестоко войска метрополии обращались с противниками – преимущественно белыми, – позволяет считать их войнами колониального характера. В 1896–1897 годах испанцы под командованием печально известного генерал-капитана Кубы Валериано Вейлера-и-Николау, который восхищался разрушительным походом генерала Шермана через Джорджию в 1864 году и начал антипартизанскую войну на Филиппинах, «концентрировали» непокорное кубинское население (всех рас) в огороженных лагерях (campos de concentración). В этих концентрационных лагерях более 100 тысяч человек погибли от недоедания и отсутствия медицинской помощи. Англичане под командованием Горацио Китченера и Альфреда Милнера пытались сломить боевой дух своих южноафриканских противников с помощью аналогичных concentration camps, в которых были интернированы 116 тысяч представителей бурской нации и часть их чернокожих помощников, а также с помощью расстрелов пленных и заложников[509]. Молодой журналист по имени Уинстон Спенсер Черчилль, только что вернувшийся из поездки в Южную Африку, рекомендовал американцам использовать аналогичные методы на Филиппинах, что они вскоре и сделали (и не только благодаря совету Черчилля)[510]. В войне с гереро и нама немцы после 1904 года также создавали концлагеря. Новой была сама идея лагеря, а не принципиальная жестокость действий. В качестве примера можно привести Зулусскую войну 1879 года. В ней инициатива исходила не из Лондона, а от одного из людей на местах (men on the spot) – сэра Бартла Фрера, британского верховного комиссара в Южной Африке. Его целью было освобождение Зулуленда от «тирана» Кетчвайо, демилитаризация зулусов и установление над ними непрямого правления посредством послушных вождей, подчиняющихся британскому резиденту, – по индийской модели[511]. В Англо-зулусской войне 1879 года военные шансы были распределены примерно поровну, и все же она не была благородным состязанием между кастами воинов. Когда британцы почувствовали, что могут потерпеть поражение, они стали отвечать на зверства противников убийством пленных, сжиганием краалей и конфискацией скота – основы жизнеобеспечения зулусов[512].

Только расовой интерпретацией невозможно объяснить жестокость колониальных войн. То, что происходило между белыми во время Балканских войн 1912–1913 годов, вполне сравнимо с ужасами шедших одновременно колониальных войн. Военнопленные не пользовались никакой защитой, а террор систематически применялся с целью этнической гомогенизации. Войны, которые велись на рубеже веков на Кубе, в Южной Африке, Аче и на Филиппинах, а до этого в Алжире, Зулуленде и на Кавказе, не были «малыми» войнами. Тем не менее долго считалось, что всякая колониальная война, по сути, есть не что иное, как карательная экспедиция. Такие малые военные действия были повсюду. Только с британской стороны за 1869–1902 годы насчитывается сорок колониальных войн и карательных экспедиций, большая часть которых были неспровоцированными агрессивными войнами и очень немногие – акциями по освобождению европейских заложников (например, в Эфиопии в 1868 году)[513]. Техническое превосходство колонизаторов было – особенно в Африке – подавляющим. Самым драматичным образом это проявилось 2 сентября 1898 года в битве при Омдурмане, когда англо-египетские войска Китченера потеряли 49 человек убитыми и 382 ранеными, а их противники – махдисты, которые героически сражались, но не умели пользоваться своими восемью пушками Круппа и несколькими пулеметами, – потеряли от 11 до 16 тысяч убитыми. Англичане покинули поле боя, не позаботившись об умирающих и раненых суданцах[514].

Новейшие технологии не всегда оказывались наиболее успешными. При завоевании французами значительной части Западной Африки решающую роль играли быстрые кавалерийские передвижения и применение штыка. Часто упоминаемый пулемет, имевший большое значение в последующих британских войнах в Африке и в Тибете в 1904 году («Миссия Янгхазбенда»), здесь почти никакого значения не имел[515]. Колониальные войны были вплетены в более широкие логистические контексты, способствовавшие их успеху: пароходы, железные дороги, телеграфная связь, тропическая медицина. Иногда железные дороги строились исключительно для перевозки войск, как, например, в Судане или на северо-западной границе Индии. Если искать факторы, которые в большинстве колониальных войн сработали в пользу европейцев и североамериканцев, то их два: лучшая организация логистики и возможность набирать вспомогательные войска из местных жителей по принципу индийских сипаев.

Пятое. Оружием слабых во многих случаях была партизанская борьба. Здесь не имелось больших различий между Европой и остальным миром.

Корейцы уже в 1592 году вели партизанскую войну против самураев Хидэёси[516]. В результате партизанских войн редко возникали стабильные гражданские порядки; спирали насилия такого рода редко прекращались сами собой. В 1808–1813 годах в Испании, давшей первый знаменитый пример партизанской войны, партизаны, как простые бандиты, нападали на то самое мирное население, которое, по легенде, они хотели и должны были защищать[517]. Регулярные войска вступали в союз с партизанами неохотно. Военный профессионал не