Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

впервые под угрозой войны заявили о своих претензиях на приоритет перед Великобританией к югу от Центральноамериканского перешейка. В 1904 году президент Теодор Рузвельт дополнил доктрину Монро поправкой (corollary), в которой США заявили о своем праве на «цивилизующее» вмешательство во всей Южной Америке. Это перевернуло первоначальную позицию Монро. Он защищал латиноамериканские революции, Рузвельт же хотел действовать против них. Монро хотел сохранить Юг свободным без присутствия армий, Рузвельт же полагался на превосходство североамериканских вооружений. Поправка Рузвельта лишь констатировала общепринятую практику: с 1898 по 1902 год американские войска двадцать раз вмешивались в дела Латинской Америки[485]. Таким образом, в 1890‑х годах окончательного формирования американской системы государств не произошло, а лишь установилась гегемония превосходящих в экономическом и военном отношении США, которая осуществлялась преимущественно не в «доброжелательной» манере. Однако эта гегемония часто оставалась виртуальной. США могли реализовать отнюдь не все свои намерения. Так, различные режимы, находившиеся у власти в Бразилии, поддерживали с США стабильно хорошие отношения, не предоставляя им желаемых экономических привилегий. В XIX веке ничего не вышло с созданием панамериканской зоны свободной торговли[486]. Следует также отметить, что Латинская Америка, в отличие от Азии и Африки, была избавлена от бед мировых войн отчасти благодаря «зонтику» США. Два государства Северной Америки также не сформировали в XIX веке «систему» по европейскому образцу. Наибольшее значение имело соглашение между США и Канадой о демилитаризации Великих озер (1817) – ранний пример двустороннего разоружения. После окончательного урегулирования всех пограничных вопросов в 1842 году отношения между США и британской Канадой нормализовались и превратились в столь же мирное, сколь прохладное соседство – полюс покоя в бурной международной истории XIX века.Азия

В других частях света европейцы сталкивались с более древними государственными конфигурациями, которые они не могли и не хотели сразу же перестраивать. В Южной Азии в XVIII веке французы и англичане (и в конечном итоге только последние) успешно участвовали в игре за власть между государствами – преемниками империи Великих Моголов. Британское завоевание Индии можно объяснить только захватом власти изнутри индийского мира государств, подкрепленным военными и гражданско-административными формами организации, которые британцы взяли из метрополии или экспериментально создали на месте. В условиях полностью сформировавшегося британского правления, то есть после аннексии Пенджаба в 1849 году, существовал лишь псевдоплюрализм индийских государств. Около пятисот оставшихся княжеств, в которых Ост-Индская компания и ее преемница после 1858 года – британская корона не осуществляли прямого правления, не могли проводить самостоятельную внешнюю и военную политику. Махараджа, который, например, пошел бы на сближение с русскими, был бы немедленно смещен со своего поста. Для престолонаследия требовалось одобрение колониальных властей[487]. Британцы также тщательно следили за тем, чтобы связи между отдельными княжествами были как можно более слабыми. Всеиндийские княжеские съезды, проводившиеся с 1877 года через большие промежутки времени с огромной помпой, представляли собой феодальные ритуалы почитания отсутствующего монарха и его наместников и были лишены какого-либо политического содержания.

В Малайе британцы долгое время действовали в рамках плюралистического мира государств – туземных княжеств, над которыми никогда не было верховной имперской власти, как над империей Великих Моголов в Индии. В 1896 году четыре государства на восточном побережье полуострова были объединены в Федерированные Малайские государства со столицей в Куала-Лумпуре; кроме них существовали еще Нефедерированные Малайские государства и Стрейтс-Сетлментс. До нападения Японии в 1941 году единая административная структура британской Малайи так и не была создана. В отличие от Африки, здесь аннексия была инструментом, который британцы использовали редко, а дипломатия «резидентов» при дворах малайских султанов оставалась искусством, которое культивировалось долгое время. Это было связано и с тем, что в Юго-Восточной Азии представители британской короны в основном контролировали события, и субимпериализм, подобный тому, что осуществляла в ранний период Ост-Индская компания в Индии или Сесил Родс в Южной Африке, не играл большой роли. Хотя независимость отдельных государств существовала в основном только на бумаге, в данном случае, по крайней мере, доколониальный плюрализм владений не был полностью уничтожен. Однако после обретения независимости он не возродился. С 1960‑х годов от лоскутного одеяла колониальной эпохи остались только два суверенных государства: Малайзия и Сингапур. Французский же Индокитай в процессе эмансипации вновь распался на три исторически сложившиеся единицы: Вьетнам, Лаос и Камбоджу. Если к ним добавить Бирму и Сиам, которые после глубокого внутреннего кризиса второй половины XVIII века вновь превратились в великие державы[488], то можно сделать удивительный вывод: эпоха колониализма не изменила коренным образом доколониальный мир государств континентальной Юго-Восточной Азии. Пентархия, возникшая к востоку от полуострова Индостан практически в то же время, что и европейская, существует по сей день.

В Китае и Японии европейцы и североамериканцы столкнулись с очень сложными политическими системами, которые они не смогли подчинить себе колониальным путем. Но геополитические условия были совершенно иными. Япония никогда не была прочно интегрированной частью какого-либо «международного» порядка. Она никогда не была ни частью большой империи, ни частью системы отдельных государств сопоставимой мощи, как это было в модерной Европе, а также в Индии и Малайе в XVIII веке. Однако она поддерживала интенсивные торговые, художественные и научные связи с Китаем даже после своего «закрытия» в 1630‑х годах и, таким образом, в культурном отношении была важным членом китайского миропорядка[489]. Тем не менее «открытие» Японии не могло не стать необычайно драматичным столкновением цивилизаций. До прибытия коммодора Перри японцы знали о международной политике Европы достаточно много, но только в теории. Опыт дипломатических отношений с другими странами у них был невелик. «Открытие» Японии было достигнуто сравнительно мягкими методами. Япония не была покорена военным путем и не оккупирована (это ей предстояло испытать лишь в 1945 году). США и, сразу после них, Великобритания лишь обеспечили доступ в островное королевство для своих граждан и получили привилегии свободной торговли, уже известные в других частях света в 1850‑х годах. Это было сделано в соответствии с договором Харриса 1858 года[490]. Японские переговорщики, никогда не сталкивавшиеся с даже отдаленно похожими проблемами, действовали на удивление успешно. Дополнительным недостатком для них явилось то, что правительство сёгуна было уже сильно ослаблено по внутренним причинам. Таким образом, Япония не отрывалась от уже существующей интеграции в контекст государств, а как бы встраивалась в модерный мир государств без предварительных условий и на сравнительно выгодных условиях. В действительности этот процесс завершился уже в 1870‑х годах и был юридически закреплен в 1895‑м договоренностью великих держав прекратить действие «неравноправных договоров», заключенных в 1858–1871 годах, чего Китай не смог