Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

проще в обращении и выделяли меньше порохового дыма. В артиллерии увеличился спектр калибров. Возросли мощность стрельбы и подвижность орудий, лучше стала гаситься отдача. Дальнейшее развитие морской артиллерии позволило державам установить на борту своих кораблей орудия таких калибров, которые практически невозможно было использовать на суше. С развитием металлургических и металлообрабатывающих технологий военные корабли становились крупнее, но в то же время легче и маневреннее. В течение XIX века «прежняя полугосударственная мануфактурная экономика превратилась в военно-промышленный комплекс»[500]. Это произошло в нескольких национальных государствах, которые теперь соперничали друг с другом в военном могуществе и боеспособности. С середины века количественные различия в вооружении стали оказывать определяющее влияние на ход военных действий. Гонка вооружений стала постоянной чертой международных отношений[501].

Третье. Тот факт, что передовые вооружения могли производиться только на самом передовом промышленном оборудовании, то есть лишь несколькими странами, не мешал повсеместному распространению новых моделей оружия, особенно для пехоты. В некоторых случаях промышленный потенциал напрямую трансформировался в военное превосходство, как, например, во время Гражданской войны в США, когда южные штаты зачастую превосходили северян тактически, однако не могли сравниться с ними в промышленном потенциале. Но обычно если правительство той или иной страны мира могло найти средства на приобретение современного оружия, то международный рынок был готов удовлетворить спрос. Такие компании, как немецкая «Крупп» или английская «Армстронг», вели бизнес по всему миру. Уже в раннее Новое время распространение европейских оружейных технологий не было редкостью. Португальские, немецкие и другие европейские оружейники и пушкари поставляли индийцам, китайцам, японцам и некоторым другим покупателям мушкеты и орудия европейского образца. Османская империя систематически закупала европейское оружие и соответствующие технологии[502].

Такая глобальная диффузия продолжалась и в XIX веке. Военно-технологический разрыв между Западом и остальным миром нарастал постепенно. Китайцы, чьи войска после поражения в Опиумной войне 1839–1842 годов пользовались в глазах европейцев репутацией опереточной армии, оказались способны строить портовые крепости, доставившие англичанам и французам в 1858 году огромные трудности. Французская винтовка Лебеля образца 1885 года (а следом за ней в том же году появилась немецкая винтовка Маузера) стала первой действующей магазинной винтовкой, которую можно было быстро перезаряжать. Эфиопский император Менелик II, которого итальянский король Умберто легкомысленно назвал «африканской обезьяной», в начале 1890‑х годов приобрел 100 тысяч винтовок Лебеля и два миллиона патронов к ним. С помощью своего давнего близкого советника, швейцарского инженера Альфреда Ильга, он дополнительно наладил собственное оружейное производство. Когда Италия решила осуществить свою мечту о создании колониальной империи в Восточной Африке, Менелик в битве при Адуа 1 марта 1896 года нанес захватчикам самое тяжелое поражение из всех, какие когда-либо терпела европейская держава в попытке завоевать себе колонию. Артиллерия Менелика за один день уничтожила больше итальянских солдат, чем погибло во всех войнах за объединение Италии с 1859 по 1861 год[503].

В 1900 году опытные бурские стрелки были настолько хорошо оснащены винтовками Маузера и пулеметами, что нанесли англичанам неожиданно высокие потери. В Русско-турецкой войне 1877–1878 годов османы ни в чем не уступали русским в техническом отношении и прекрасно умели рыть окопы[504]. В Русско-японской войне 1904–1905 годов в Маньчжурии японский Давид противостоял русскому Голиафу, имея самую модерную боевую технику и армию, организованную и обученную по европейским образцам. В то время Япония была во многих отношениях более «западной» и «цивилизованной» страной, чем Россия, и так же оценивалась мировой общественностью; поэтому неправомерным упрощением было бы видеть в Русско-японской войне столкновение «Европы» и «Азии»[505]. Уже в 1894–1895 годах любимый мировой общественностью Китай горько поплатился за то, что, в отличие от Японии, пренебрегал новым вооружением. У него было два больших линкора с орудиями Круппа и Армстронга, но без снарядов и пороха к ним. Китай не проявлял никакой заботы о санитарно-медицинском обслуживании армии, в то время как у японцев оно было образцовым. Компетентность китайских офицеров была в целом очень низкой, единая структура командования отсутствовала, а ужасное обращение с солдатами приводило к тому, что о боевом духе не могло быть и речи[506]. Ведущие государственные деятели Китая уже в 1860‑х годах осознали необходимость военной модернизации и даже начали организовывать собственное производство вооружений. Но дело было не только в приобретении нового оружия. Важно было еще и уметь с ним обращаться.

Колониальные войны, партизанские войны

Четвертое. Даже на пике европейских завоеваний в мире империализм не означал, что европейцы действовали против беззащитных «дикарей», не умеющих себя защитить. Скорее, как и в раннее Новое время, европейцы добивались локальных военных преимуществ, которые затем умело использовали. В целом, однако, не вызывает сомнений, что в долгосрочной перспективе они одержали военную победу повсюду, кроме Японии и Эфиопии. XIX век в целом был эпохой катастрофических для неевропейцев колониальных войн, которые велись по всему миру, в том числе и против индейцев Северной Америки. Эти войны были губительны и для многих европейских солдат, которые страдали от неблагоприятных климатических условий и в большом количестве становились их жертвами. Тем, кого в XIX веке отправили не в Канаду, Австралию или на мыс Доброй Надежды, пришлось столкнуться с тропическими болезнями, скудным пайком, убогой казарменной жизнью, сверхдолгим пребыванием на театре военных действий и сомнительными шансами вернуться домой.

Такой тип войны, как колониальная война, непросто отграничить от других[507]. Это связано и с тем, что даже в военной литературе того времени отличие его от других форм насилия – например, полицейских акций – оставалось нечетким. С расширением колониальных полицейских аппаратов после Первой мировой войны такие границы стали еще более размытыми. Колониальные войны, как кажется на первый взгляд, преследовали цель подчинения чужих территорий. Но разве не так же обстояло дело с наполеоновскими войнами или Франко-прусской войной, в результате которой Германия получила Эльзас-Лотарингию? В результате некоторые колониальные войны приводили к включению новых территорий в мировую экономику, но это редко было доминирующим мотивом завоеваний. Военная сила не позволяет легко открывать рынки; нельзя завоевать покупателей, убивая их. До 1914 года за промышленное сырье велось мало войн, а если они и велись, то в основном между суверенными национальными государствами, как, например, уже упоминавшаяся Селитряная война (1879–1883) между Чили с одной стороны и Перу и Боливией – с другой. Кроме того, значительные территории, за которые и на которых велись колониальные войны, были экономически неинтересны – например, Афганистан или Судан. Поэтому необходимо добавить еще один критерий: колониальные войны были «внесистемными» войнами, выходящими за рамки европейской системы государств. Соответственно, они велись без