Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

мышление не ограничивалось «Западом», как он теперь все чаще называл сам себя: оно само было транснациональным феноменом, проявлявшимся в разных, но взаимосвязанных вариантах[543]. Среди жертв империалистической агрессии такое мышление тоже находило поддержку, даже если идеологический багаж западного социал-дарвинизма не полностью ими принимался. Япония, которая с 1863 года полагала, что состоит в прекрасных отношениях с западными великими державами, испытала сильный шок, когда Франция, Россия и Германия лишили ее части плодов военной победы 1895 года, выступив против нее с согласованными возражениями, известными в истории дипломатии как Тройственная интервенция. Это дискредитировало в глазах японской общественности представления о международной гармонии и породило вместо нее идеологию героических усилий и укрепления национальной боеспособности[544]. В Китае, который находился под империалистическим давлением совсем иного рода (особенно со стороны Японии), зарождающийся национализм сразу же приобрел трагические нотки: выживание Китая как государства и китайцев как народа в хищном мире рубежа веков, согласно идеям китайских националистов, находилось под угрозой. Внутренние реформы прогнившей цинской системы, говорили они, следовало бы направить на достижение важнейшей цели – укрепление Китая в борьбе наций за выживание. Так рассуждал, например, самый авторитетный в то время китайский ученый и журналист Лян Цичао, который в других областях был глубоко модернистским мыслителем и не может быть причислен к правым в европейском понимании этого термина[545]. Аналогично рассуждал не менее сложный и противоречивый интеллектуал в мусульманском мире Джамалуддин аль-Афгани, который также искал способы преодолеть летаргию традиции и пробудить новую политическую энергию в народах ислама, в том числе путем пропаганды панисламского единства[546].

Эти представления о мире как о международных джунглях возникли в конце того века, в ходе которого сеть дипломатических отношений охватила весь земной шар. Сегодня даже самая маленькая и бедная страна имеет разветвленную сеть иностранных представительств, министры постоянно встречаются друг с другом, а главы государств посещают друг друга для встреч на высшем уровне. Такая дипломатия – продукт эпохи, начавшейся только после Первой мировой войны. XIX век подготовил ее, универсализировав европейские теории и практики дипломатического взаимодействия. Вопрос о том, была ли дипломатия «изобретена» в Италии эпохи Возрождения или в древнеиндийских княжествах, здесь не имеет значения. В Европе посольства получили широкое распространение с XVI века. Долгое время единственной нехристианской державой, вовлеченной в это постоянное дипломатическое общение, оставалась Османская империя. Венеция, Франция, Англия и Священная Римская империя германской нации имели постоянные представительства на Босфоре. В том, что касалось общения поверх межкультурных границ, в мире не существовало единой практики. В Северной Африке французские консулы в XVIII веке вели гибкую дипломатию, адаптированную к местным условиям[547]. Япония на протяжении всего раннего Нового времени допускала в страну только голландских (даже не китайских) посланников. Китай осуществлял свои зарубежные контакты через сложную ритуализованную систему делегаций, привозящих дары, – такие время от времени отправляли Португалия, Нидерланды и Россия. Кроме того, существовал менее сложный, но похожий на дипломатию постоянный контакт между суперкарго, то есть главными представителями руководства европейских Ост-Индских компаний в Кантоне, и постоянно проживавшими там официальными китайскими торговцами (хонг). Эта практика продолжалась вплоть до Опиумной войны 1839–1842 годов.

Ни в одной из этих ситуаций межкультурного контакта в раннее Новое время ни одна сторона не пыталась настаивать на символическом равенстве. Ситуация изменилась только с появлением «новой дипломатии» революционной эпохи, которая очистилась от прежних элементов протокола и стала основываться на симметрии и равноправии. Символическим и в высшей степени важным моментом стал отказ лорда Макартни, главы первого британского посольства в Китае в 1793 году, совершить перед императором Цяньлуном положенное «коутоу», то есть девятикратное простирание: свободный англичанин не станет унижаться перед восточным деспотом – таков был смысл заключенного в этом отказе послания. Император отнесся к этому на удивление спокойно и спас ситуацию, сделав вид, будто посланник английского короля правильно исполнил предписанный ритуал[548]. Ведь Макартни все же преклонил колено и тем самым выполнил тот церемониал, который считался обязательным при европейских дворах и лишь совсем недавно был отменен Французской революцией[549]. В Магрибе в послереволюционные годы консулы отказались исполнять ранее неохотно практиковавшиеся ими обряды символического подчинения, такие как безответное целование руки мусульманского правителя. Если до этого времени европейские дипломаты в принципе принимали местные обычаи, то с 1790‑х годов правила игры европейской дипломатии стали рассматриваться как общеобязательные. Это не сразу было принято повсеместно. Ведь на смену подаркам от суверенов, которые послы прежде привозили в качестве дани, пришли подарки «практические» (лорд Макартни вручил разочарованным китайцам прозаичные изделия английской сталелитейной промышленности). Взаимность, как, например, при обмене подарками, соблюдалась и в мелочах. Частью соблюдения универсалистских норм было то, что к дипломатическому признанию теперь относились более серьезно, чем раньше. В глазах европейцев это способствовало делегитимации таких государств, суверенное существование которых ранее молчаливо признавалось, но легитимность которых могла вызывать сомнения. Это относилось, например, к тунисскому бею.

Примерно к 1860 году сложился отчасти писаный, отчасти неписаный свод правил модерной дипломатии: ожидалось, что и восточные державы, такие как Китай и Османская империя, будут допускать существование постоянных представительств других держав в своих столицах, а также сами будут создавать такие представительства в западных столицах. Посланники должны были иметь прямой доступ к главе государства и высшим сановникам и органам управления, хотя в Китае, например, где ни один смертный не имел права приближаться к императору, это было неслыханной процедурой. Требовалось, далее, чтобы у всех стран имелись министерства иностранных дел, подобные существовавшим ранее только в Европе, и дипломатические контакты следовало осуществлять через них. Это тоже не было чем-то само собой разумеющимся, и даже в такой сильно централизованной стране, как Китай, после создания в 1860 году внешнеполитического ведомства Zongli Yamen (полноценное министерство иностранных дел было создано только в 1901‑м) и вплоть до распада империи в 1911 году генерал-губернаторы приморских провинций принимали активное участие во внешней политике. В состав дипломатических миссий должны были входить также военные атташе – некоторые из них не всегда были вне подозрений в шпионаже. Иммунитет дипломатов, традиционно признававшийся во многих странах мира, теперь оказался недвусмысленно закреплен в новом кодексе. Отныне нападение на дипломата любого ранга могло стать casus belli. В 1867 году в Эфиопию направился британский экспедиционный корпус для освобождения консула, находившегося там в заключении вместе с несколькими другими заложниками. Не должно было повториться то, что произошло в 1824 году (правда, в условиях войны), когда губернатор Сьерра-Леоне был разбит ашанти, а его череп стал культовым объектом в африканских ритуалах[550]. Наиболее