Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

драматичным из всех конфликтов, в которых дипломаты принимали непосредственное участие, стала осада посольств в Пекине во время Боксерского восстания летом 1900 года, переросшего в международную войну после убийства немецкого и японского дипломатов. Ополчение восставших крестьян, к которому терпимо относился императорский двор и которое в конце концов даже получило подкрепление от регулярных китайских войск, наверняка устроило бы кровавую бойню среди представителей западных и японских дипломатических миссий, если бы их импровизированные укрепления были прорваны до прибытия спасательной экспедиционной армии 14 августа. После этого в Пекине и его окрестностях на протяжении десятилетий размещались иностранные военные для защиты дипломатов. Но не только «варвары» из «цветного» мира были виновны в нарушении дипломатических конвенций. Во время Французской революции иностранные дипломаты периодически подвергались нападениям разъяренной толпы, а посланники Португалии и Святого престола даже были временно заключены в тюрьму; и наоборот, в Риме и Раштатте убили французских дипломатов[551]. Новая дипломатия Великой французской революции нарушала старые правила: например, французские посланники открыто вмешивались во внутреннюю политику стран пребывания.

Новый пакет дипломатических протокольных норм и международных правил поведения, сформировавшийся после 1815 года, преподносился как нормальный продукт высокой цивилизованности. После «открытия» неевропейских стран в договоры включались специальные пункты, гарантировавшие, что они признают эти стандарты цивилизованности (standard of civilization) и будут соблюдать их на практике[552]. Некоторые компоненты этого пакета были взрывоопасны, поскольку описывали возможность отступить от общей нормы невмешательства в дела другого государства. Сложные ситуации могли возникать, например, когда европейские дипломаты вмешивались в религиозные споры на стороне христианских групп. Начиная примерно с 1860 года представители западных держав в конфликтах повсеместно выступали на стороне европейских и североамериканских миссионеров. Иногда им приходилось делать это помимо своего желания, так как многие миссионеры, надеясь на такую защиту, позволяли себе необдуманные провокации в адрес туземцев. Большая политика вступала в игру, когда европейские государства провозглашали себя защитниками христианских меньшинств. Французская Вторая империя сделала это в Османской Сирии и Ливане. Попытка русского царя вмешаться еще и в левантийские религиозные споры стала непосредственным поводом к началу Крымской войны[553].

Вторым источником вмешательства стала защита иностранной собственности. Начиная с XVII века в Европе все более четко формулировались права иностранных купцов. Проблема становилась тем более острой, чем больше был разрыв в развитии между странами и чем больше инвестиций оказывалось в руках иностранцев. Портовые сооружения, фабрики, шахты (позднее – нефтеперерабатывающие заводы) и ценная недвижимость, принадлежащие иностранцам, защищались новыми правовыми нормами. Ранняя китайская договорная система после 1842 года может быть интерпретирована не только с точки зрения китайского национализма как острие империалистической агрессии, но и как относительно успешная попытка сдержать иностранные притязания. Она потеряла свою эффективность после 1895 года, когда иностранные инвестиции все чаще осуществлялись за пределами договорных портов, а их защита китайскими властями внутри страны становилась все более затруднительной. Для великих держав возникало все более сильное искушение взять безопасность своих капиталовложений в собственные руки. Это происходило, например, во всех тех местах, где железные дороги строились непосредственно иностранцами на условиях концессии или финансировались преимущественно иностранными финансистами.

Схожая проблема возникала, когда государства-должники не выполняли свои финансовые обязательства вообще или выполняли их непунктуально. Едва ли какое-то из государств – исключением была Венесуэла – делало это с провокационными намерениями. Но когда это происходило, использовались новые средства иностранного финансового контроля: создавались международные контрольные органы (в которых были представлены и частные банки-кредиторы), государственные финансы переходили под контроль иностранных агентов, а важные государственные доходы (например, таможенные пошлины или соляной налог) из государственного бюджета переводились непосредственно в казну кредиторов. В разных формах это происходило в 1876–1881 годах в Османской империи, Египте и Тунисе. К 1907 году различные формы международного управления государственным долгом были установлены также в Китае, Сербии и Греции[554]. В XIX веке государственное банкротство стран-должников заняло место прежних династических банкротств. Однако в условиях готового вмешаться финансового империализма этот шаг был малоприятным как объективная реальность и очень рискованным как сознательная стратегия. Никто еще не решился на революционный шаг – экспроприацию иностранной собственности, как это произошло в раннем СССР, в Мексике в 1930‑х годах или в Китае после 1949‑го. В случае незначительных местных посягательств и необслуживания частных облигаций, которые являлись типичными источниками конфликта в таких регионах, как Латинская Америка и Китай в XIX веке, правительство Великобритании, ведущей мировой державы-инвестора, обычно не спешило вмешиваться, в отличие от практики США в XX веке. Сначала частные вкладчики должны были сами думать, как им получить свои деньги, подобно тому как сегодня транснациональные корпорации широко используют собственную дипломатию. Британское государство, с помощью Королевского военно-морского флота как эффективного инструмента угрозы, обеспечивало соблюдение правовых позиций, например в вопросах компенсации, но при этом старалось избегать спирали насилия, связанной с чрезмерно активным нападением[555].

Для таких стран, как Китай, Япония или Сиам, совершенно беспрецедентным опытом явилось внезапное столкновение с иностранными дипломатами, которые настаивали на протокольном равенстве рангов и часто держались с видом хозяев, присущим великим державам.

В самой Европе дипломатия в тот же период продолжала развиваться, но довольно неспешно. Внешнеполитические аппараты росли медленно: накануне Первой мировой войны в дипломатических и консульских службах Великобритании работало всего 414 человек, из которых менее 150 были кадровыми дипломатами. Новые консулы во многих случаях назначались в страны Северной и Южной Америк и в неколониальные страны Азии, и там они зачастую были не просто формальными представителями: консулы империй выполняли квазидипломатические функции и часто становились типичными men on the spot, обладающими огромными полномочиями и свободой действий. Например, британские консулы в Китае имели право вызвать канонерскую лодку.

Персонал

Поскольку государств, по сравнению с нашими днями, было немного, дипломатический аппарат оставался управляемым. Утверждается, что образование латиноамериканских республик в 1820‑х годах увеличило нагрузку на британский МИД сразу в два раза. Поскольку в дальнейшем число независимых государств росло медленно, этот опыт долгое время не повторялся. Министерства иностранных дел в столицах были малочисленны. Около 1870 года государственных служащих в Министерстве финансов Франции было более чем в пятнадцать раз больше, чем в Министерстве иностранных дел. Внешняя политика в Европе оставалась уделом аристократии. Даже в демократических системах правления, вне острых кризисных ситуаций, она проводилась в основном в отрыве от всех парламентских контрольных органов. Внутренняя иерархия дипломатических отношений отражала изменение значимости стран в государственных системах. Более мелкие становились менее значимыми. После 1815 года такие страны, как Нидерланды, Дания, Швеция и Швейцария, постепенно выработали установку на нейтралитет, что сделало внешнюю политику в обычном понимании практически ненужной. Для представителей великих