Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

держав наиболее престижными долгое время оставались должности в столицах пентархии. Еще в середине века французское правительство платило своему представителю (в ранге посланника) в Вашингтоне седьмую часть от оклада посла в Лондоне. Только в 1892 году европейские дипломатические миссии в США были повышены в ранге до посольств. В такие дипломатические захолустья, как Тегеран, где с 1809 года существовала британская дипломатическая миссия (а французская – только с 1855‑го), ни один дипломат не рвался. После первых неудачных попыток постоянная сеть османских посланников сформировалась лишь в 1830‑х годах. Обмен посланниками между Стамбулом и Тегераном в 1859 году стал первым примером «модерных» дипломатических отношений в мусульманском мире. Китай был вынужден отправить дипломатических представителей в Европу в 1860 году, но позволил им занять демонстративно низкое протокольное положение. Только Япония, стремясь догнать Запад не только в практическом, но и в символическом плане, с энтузиазмом включилась в новую дипломатическую игру. К 1873 году в европейских столицах и в Вашингтоне было уже девять японских дипломатических представительств. В 1905–1906 годах несколько крупных держав преобразовали свои представительства в Токио из дипмиссий в посольства, что стало явным признаком роста значения Японии в мировой политике[556]. Появление телеграфа создало совершенно новые коммуникационные условия для внешней политики, но не в одночасье. Когда в марте 1854 года Франция и Великобритания объявили войну России, Высокая Порта в Стамбуле узнала об этом лишь через две с лишним недели, поскольку новость дошла по телеграфу только до Марселя, а дальше ее пришлось везти на корабле[557]. Двадцать лет спустя практически весь мир оказался охвачен проводами. Однако вместе с временем передачи поначалу сокращались и тексты донесений и депеш: передавать телеграфом обширные и изысканно сформулированные сообщения по всему миру было слишком дорого.

По отношению к неевропейскому миру одна из основных задач дипломатии в XIX веке состояла в заключении всевозможных договоров: торговых, договоров о протекторате, пограничных договоров и так далее. Понятие международного договора не было вовсе неизвестно за пределами Европы (Китай уже заключил такой договор с Россией в 1689 году), но все же в бесчисленном множестве отдельных ситуаций оно приводило к недоразумениям на культурных границах. Одни только проблемы перевода могли оказаться чрезвычайно сложными и привести к серьезным неудобствам в дальнейшем применении договора. Примером может служить договор Вайтанги: его заключили представители Британской короны 6 февраля (ныне национальный праздник в Новой Зеландии) 1840 года с многочисленными – в итоге их было около пятисот – новозеландскими вождями, и он послужил основой для провозглашения британского суверенитета. На самом деле это не был жестокий империалистический диктат, в нем явно сказался дух британского гуманизма того времени. И все же договор стал самым спорным элементом новозеландской политики, поскольку английская и маорийская формулировки существенно различались. Учитывая соотношение военных сил на тот момент, Британия не могла завладеть Новой Зеландией без согласия маори, поскольку – в отличие от того, что произошло двумя годами позже в Китае, – не победила их в войне, а капитан Уильям Хобсон, подписавший договор, командовал лишь горсткой полицейских. Однако толкование этого документа сулило маори множество неприятных сюрпризов[558].

В случае с бесписьменными обществами Африки и Океании концептуальный разрыв, естественно, был особенно глубоким. Европейские представления о действительности, силе и санкционированности договоров не везде были понятны сразу. Но недоразумения не исключались даже в отношениях с азиатскими культурами, знакомыми с дипломатической перепиской в своей среде. Отдельные соглашения накапливались, превращаясь в неконтролируемо разрастающиеся комплексы договоров с участием многочисленных партнеров. Система неравноправных договоров, заключаемых различными державами с Китайской империей, к началу XX века стала настолько сложной и запутанной, что детального представления о ней не имел практически никто, а полнее всего ее знали, скорее всего, лучшие китайские юристы, занятые опровержением иностранных претензий. Уже в 1868 году, в разгар смены режимов, новообразованное императорское правительство Японии выступило против интервенционистских намерений американского и европейского правительств с помощью международного права, о котором оно само только что узнало[559]. Непрозрачность договоров усугублялась тем, что некоторые из них держались в секрете. В Европе десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне, стали высшей и последней фазой тайной дипломатии. Сопротивление такой практике возникло под лозунгом «новой дипломатии», провозглашенной прежде всего Вудро Вильсоном и получившей благодаря этому публичную легитимацию. Новое большевистское правительство в России опубликовало документы из царских архивов, а устав Лиги Наций в 1919 году запретил тайные договоры.

Новым, а точнее, возрожденным элементом международных отношений во второй половине XIX века стали личные встречи монархов, часто проводимые с большой помпой. Наполеон III, Вильгельм II или Николай II ценили такие встречи и устраивали их для новой массовой аудитории[560]. Однако воздействие такой театрализации на мировую общественность было не очень велико. Монархи не посещали даже собственные колонии; Вильгельм II добрался только до османской Палестины в 1898 году. Георг V стал первым британским монархом, совершившим поездку в Индию в 1911–1912 годах, где он через год после вступления на английский престол был коронован как император Индии. Встречи с неевропейскими коллегами были большой редкостью. Ни один европейский правитель никогда не видел вдовствующую императрицу Цыси или императора Мэйдзи, которому тем не менее в 1906 году был торжественно вручен английский орден Подвязки – почти автоматическое следствие британо-японского союзного договора 1902 года[561]. Восточным правителям приходилось ездить в Европу. В 1867 году Абдулазиз (годы правления 1861–1876) стал первым османским султаном, совершившим по случаю парижской Всемирной выставки шестинедельную поездку в христианскую часть Европы. Главное значение этой поездки состоит в том, что племянник Абдулазиза, будущий султан Абдулхамид II (гораздо более значительный правитель), сопровождал своего дядю и получил в этой поездке впечатления, оказавшие на него огромное влияние. Османскую делегацию на Лионском вокзале в Париже встречал лично Наполеон III; позже она встретилась с королевой Викторией в Виндзорском замке, посетила дворы Брюсселя, Берлина и Вены[562]. В 1873 году шах Насер ад-Дин (годы правления 1848–1896) стал первым иранским монархом, совершившим турне по землям неверных[563]. Сиамский король Чулалонгкорн во время своих европейских турне 1897 и 1907 годов встречался с английской королевой и многими своими коллегами-мужчинами. Он проводил целенаправленную политику повышения символического ранга своей страны путем вручения орденов и был весьма раздосадован тем, что Великобритания не удостоила его чести получить орден Подвязки.

У других членов императорских и королевских семей межкультурные контакты происходили несколько чаще. Не королева Виктория, но наследный принц Эдуард (впоследствии король Эдуард VII) совершил поездку в Индию. Императрица Евгения посетила Египет на своей роскошной