Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

к тому, что оттуда не исходило новых интернационалистских импульсов. К началу 1860‑х годов международные связи женского движения ослабли. Поэтому четверть века спустя инициативы представляли собой новое начало[585]. По крайней мере, так это выглядит на уровне организованных женских движений. Пока еще меньше известно о неформальных личных сетях, с помощью которых женщины поддерживали трансатлантические связи на протяжении всего столетия, например как путешественницы, миссионерки и гувернантки, как художники и предпринимательницы[586]. Британская империя также со временем становилась пространством восприятия и действия женской солидарности. Феминистки Викторианской эпохи выступали за улучшение правового положения индийских женщин, а кампании против китайского обычая насильственного бинтования ног находили поддержку среди британских и американских женщин, которые сталкивались с этим обычаем в Китае[587].

В отличие от рабочих и женских движений, пацифизм с самого начала не стремился к представительству в национальных политических системах[588]. Хотя он и мог бороться с милитаризацией отдельных национальных государств изнутри (редко со значительным успехом), только на международном уровне он имел минимальные шансы на влияние. Страх перед войной и критика насилия – старые течения в европейском, а также в индийском и китайском мышлении. После 1815 года в утомленной войной Европе подобные усилия, которые иногда восходили к более древним религиозным корням (например, у квакеров и меннонитов), приобрели новую популярность, особенно в Великобритании[589]. Для того чтобы стать публично эффективным, пацифизм нуждается в ярком опыте конкретных войн или в сильном и убедительном видении ужаса будущих войн. Это и придало ему силы, когда в 1860‑х годах он нашел новых приверженцев в Европе. В 1867 году в Женеве состоялся первый Конгресс мира и свободы, за ним последовало еще несколько подобных встреч ограниченного масштаба. В 1889 году пацифизм стал превращаться в транснациональное лобби. В том же году 310 активистов собрались в Париже на первый Всемирный конгресс мира, за которым до 1913 года последовали еще двадцать три конгресса. Двадцать четвертый должен был собраться в Вене в сентябре 1914‑го. На пике это международное движение за мир поддерживали около трех тысяч человек по всему миру[590]. Это был европейский проект с североатлантическими ответвлениями; помимо этого, общества мира существовали только в Аргентине и Австралии. Для колоний, которые не могли выступать как самостоятельные воинственные субъекты, пацифизм как международная позиция был малоактуален (более поздняя политика ненасилия Ганди была стратегией внутреннего неповиновения). В Японии, которая с 1868 года целенаправленно работала над созданием национального военного величия, пацифизм в период Мэйдзи вообще мог быть уделом лишь отдельных авторов и их ближайшего окружения и не имел широкого влияния. Самым первым японским пацифистом был Китамору Тококу (1868–1894). Как и почти всех других пацифистов, его вдохновляло христианство, которое в то время подвергалось в Японии остракизму, и он двигался по грани обвинения в государственной измене. В 1902 году китайский философ Кан Ювэй, находившийся в эмиграции в Индии, представил грандиозную утопию о мире во всем мире в своей «Книге великого сообщества» (Datongshu); полностью она была опубликована только в 1935 году и никакого политического эффекта не произвела[591]. Китай и Османская империя не представляли угрозы для других государств: им самим приходилось сохранять хоть какую-то военную мощь, чтобы иметь возможность защитить себя. Поэтому пацифизм был для них политически неинтересен.

Пацифизм XIX века, не имевший «естественной» социальной базы и клиентуры, а возникший на основе индивидуальных этических убеждений, в большей степени, чем рабочие и женские движения, зависел от харизматической силы личности. Именно поэтому так важно, что риторически эффектный роман Берты фон Зутнер «Долой оружие!» (1889) имел международный успех; что шведский производитель взрывчатых веществ Альфред Нобель основал на свои деньги премию за сохранение мира, которая, как и другие Нобелевские премии, вручается с 1901 года (первая присуждена Анри Дюнану и французскому политику Фредерику Пасси, а в 1905‑м – Берте фон Зутнер); что американский стальной магнат Эндрю Карнеги в 1910 году передал часть своего гигантского состояния на цели поддержания мира и международного взаимопонимания. Основные течения пацифизма видели свою цель не столько в разоружении, сколько в создании международного арбитража. Они не возлагали больших надежд на всеобщее умиротворение мира, а реалистично довольствовались предложением элементарных механизмов консультаций, подобных которым не существовало в анархическом мире государств со времен Крымской войны.

Плотность активности международного движения за мир достигла пика в 1890‑х годах на фоне безрассудных военных разговоров в Европе и усиления империалистической агрессии в Африке и Азии. Наибольшим успехом движения стал созыв Первой Гаагской мирной конференции в 1899 году – как раз когда великие державы обрушились на Китай, США вели колониальную захватническую войну на Филиппинах, а в Южной Африке началась большая война между бурами и англичанами. Такая конференция, в отличие от учредительного кружка Красного Креста, не могла быть собранием частных лиц. Формальный импульс должен был исходить от правительства. Им, как ни странно, стало самое авторитарное правительство Евразии – российское. Мотивом послужило не только моральное миролюбие. Россия оказалась в затруднительном финансовом положении в условиях обострения гонки вооружений и попыталась найти новый выход. За первой конференцией в Гааге последовала вторая, состоявшаяся в 1907 году. Обе они привели к важным нововведениям в международном праве, не создав на самом деле тех арбитражных механизмов, к которым стремились. Это не были конференции по реформированию международной системы государств или конференции в традициях великих мирных конгрессов. То, что в 1899 году из двадцати шести представленных государств только шесть (США, Мексика, Япония, Китай, Сиам и Иран) находились за пределами Европы, отражает реальное или субъективно воспринимавшееся таковым распределение веса в системе государств. Мирные конференции выросли из плотного международного сотрудничества не столько между государствами, сколько между отдельными людьми, так сказать, из транснациональной мирной среды. Их проблема заключалась в том, что они не вышли на уровень политики великих держав, а «дух Гааги» не изменил мышления политиков[592].

Когда правительства второй половины XIX века думали о международных отношениях вне милитаризованной силовой конкуренции, они думали не столько о миротворчестве, сколько о механике интернационализма[593]. В той мере, в какой международное право являлось инструментом и средством такой конденсации ниже уровня большой политики, происходил переход «от права сосуществования к праву сотрудничества», цель которого – «солидарное достижение государствами наднациональных целей»[594]. Договоры с сильным обязывающим эффектом, которые поддерживаются периодически созываемыми конференциями экспертов, упреждали еще не существующее наднациональное право. Результатом стала исторически беспрецедентная стандартизация во многих областях техники, связи и трансграничного экономического оборота. Стандартизация мирового времени уже упоминалась в