Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

борется с медведем[783]. Паперная и Карнаухова в тексте, который дополняет иллюстрации Порет (ил. 13.1), описывают деревенскую куклу еще более подробно[784]. «Руки у ней сильные, от работы загрубели. Матреша в огороде копается, коров доит, свиней кормит. Платье на ней простое, темное»[785]. Народная игрушка представляется здесь эмблемой крестьянской идентичности.

Крестьяне и игрушки во время первой сталинской пятилетки

Ностальгическая крестьянская идентичность, которая сконструирована в книге «Чьи это игрушки?», резко отличалась от повседневной жизни крестьян того времени. Деревенские жители, которые не иммигрировали в крупные города, сталкивались с совершенно иной организацией сельского хозяйства, отличавшейся от традиционного деревенского уклада. В 1928 году советское правительство приступило к реализации первого пятилетнего плана, который путем коллективизации коренным образом изменил жизнь советских крестьян. Эти изменения оказали на жизнь крестьянства огромное влияние, сравнимое только с отменой крепостного права в 1861 году. План первой пятилетки требовал от всего советского общества стремительной индустриализации, в частности увеличения производительности в сельскохозяйственной сфере. В рамках плана коллективизации крестьянского землевладения государство отменяло частную собственность на средства производства. По всему Советскому Союзу крестьян сначала убеждали, а затем силой заставляли прекратить обрабатывать землю так, как они это делали веками.

Индустриализация советской культуры существенным образом сказалась и на производстве игрушек. Среди тех игрушек, в которые действительно играли дети, крестьянские изделия теперь встречались довольно редко, и народные умельцы в своей работе были вынуждены следовать советской идеологии. Так, например, в заключение своей истории русской глиняной игрушки (1936) Динцес пишет главу «Требования к советским игрушкам и глиняная игрушка». Среди иллюстраций к этой главе — лыжница, автомобиль и конный красноармеец, символизирующий легендарные революционные отряды большевиков[786]. В этих предметах отразилась эстетика вятской глиняной игрушки: на платье лыжницы и лошади кавалериста мы видим броский пятнистый орнамент на белом фоне.

Большинство тематических изданий той эпохи вслед за народной игрушкой рассказывает и об игрушке современной. К примеру, Церетелли заканчивает свою книгу «Русская крестьянская игрушка» главой «Современная кустарная игрушка». Эту главу иллюстрирует изображение деревянного крана на колесах, напоминающих колеса традиционной игрушки — повозки с лошадью. Также изображена кукла-красноармеец и кукла-матрос. В противопоставлении этих объектов, а также в противопоставлении «консервативного» и «революционного» в предыдущих главах Церетелли использует диалектическую риторику марксизма, согласно которой один стиль или движение в искусстве служит антитезисом более раннего — и так конструируется диалектический прогресс и историческое развитие общества.

Похожие диалектические рассуждения можно увидеть и в статье о богородских мастерах. Фомин прилагает все усилия, чтобы развеять предрассудки читателей относительно отсталости Богородского и его жителей, занимающихся игрушечным промыслом. В статье рассказывается, что во все дома поселка проведено электричество (что было символом советского научного и инженерного прогресса), а мастерские игрушечных мастеров организованы вовсе не так, как описано в вышеупомянутой литературе. Как ни странно, Фомин не инфантилизирует крестьянского мастера, а пытается изменить взгляд горожанина на традиционную народную игрушку, представить ее идущей в ногу со временем, если не в авангарде.

Однако, несмотря на ограниченное количество ресурсов, которые тратились на производство игрушки, и на то, что кустарная игрушка в массе своей шла на экспорт, большинство советских детей все же играли самодельными, а не кустарными или фабричными игрушками[787]. В самом деле, в советскую эпоху существовал целый жанр литературы, посвященный изготовлению игрушек из подручных материалов. Эти практические руководства были призваны поощрять в детях самостоятельность и поддерживать родителей в период тягот, которые в будущем, с приходом коммунизма, должны былы неминуемо смениться всеобщим благоденствием. В этом жанре можно выделить один особо примечательный пример: книжка «Мы лепим». Эта 11-страничная книжица 1931 года — художественное произведение для детей, а не практическое пособие для взрослой или смешанной аудитории[788]. Герой книжки, маленький мальчик Вася, показывает своему другу, что делать с глиной, добытой на берегу реки. Вася лепит игрушки: лошадь и птичку. Затем его друг тоже лепит игрушки, и они оставляют их сохнуть на ночь. На следующий день мальчики берут игрушки с собой, чтобы показать друзьям, и тогда все начинают лепить.

Нет никаких доказательств, что этот рассказ изображает советских детей хоть сколько-нибудь реалистично и что им действительно нравились самодельные игрушки. Скорее, в книжке «Мы лепим» содержится нарратив, который взрослые из лучших побуждений сконструировали для своих детей. Без сомнения, советские дети играли с самодельными игрушками. К примеру, даже видный большевик Александр Шляпников отметил в письме 1930 года, что его сыну нравится играть с игрушечными машинками, которые он сам сделал для него[789]. Однако даже это документальное свидетельство представляет нам взрослый взгляд на детское восприятие. Это не дает нам достаточно сведений о том, как в действительности подобная игрушка воспринималась ребенком.

Ил. 13.4. Константин Кузнецов. Мы лепим. 1931

И все-таки книжка «Мы лепим» интересна тем, какой материал она предлагает детям для поделок. Это глина — тогда как в большинстве подобных пособий говорится о палочках, картоне, сосновых шишках и картофелинах. Следует отметить, как выглядят иллюстрации с игрушками, которые предлагается лепить детям. Игрушки мальчика Васи невероятно похожи на вятскую глиняную игрушку из роскошно иллюстрированного объемного тома Абрамова и Бакушинского. У птички-свистульки, которую сделал Вася, не просто очертания глиняной фигурки: по форме она повторяет русскую народную игрушку. А в облокотившемся на лошадь всаднике (ил. 13.4) безошибочно угадывается форма вятского всадника, тело которого слито с телом лошади в единую линию и выделено только краской.

Логика иллюстраций книжки «Мы лепим» в неявной форме следует той же риторике инфантилизации, которую мы встречали выше в исследованиях тех лет о народных игрушках. Подразумевается, что если крестьяне могли делать свои типичные, простые по форме игрушки из такого простого материала, как глина, то, конечно, умные и воодушевленные дети нового Советского Союза тоже смогут сделать эти классические игрушки — но уже на новые, современные сюжеты. На последних страницах книги мы видим маму с ребенком в современных купальных костюмах, поезд и трактор. Однако в книге не уделяется внимания тем практическим и техническим трудностям, которые сразу возникли бы у ребенка, попытайся он слепить из глины такой трактор, не говоря уже о гусе с длинной шеей, который изображен несколькими страницами ранее.

Заключение

Сопоставление детей с представителями «первобытных» культур Клод Леви-Стросс называл «архаичной иллюзией». С таким же успехом, по его мнению, западные эксперты, к которым следует отнести и советских, могли бы причислить «детей, первобытных людей и сумасшедших» к одной и той же категории простодушных[790]. И хотя