Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

к африканцам и тем немцам, которые находились ниже по социальной лестнице. Родители, а возможно, и сами дети охотно подчеркивали тот факт, что их детство в Юго-Западной Африке соответствует нормативному детству Германской империи. У них обязательно должны были быть покупные игрушки — из тех, что рассмотрены в настоящей статье. Вопрос о том, как пытались использовать эти игрушки немецкие родители и как в свою очередь присваивали их сами дети, заслуживает не меньшего исследовательского внимания, чем, к примеру, хорошо изученные в американском контексте куклы с расовыми признаками и практики игры с ними. Надеюсь, что дальнейшее исследование прольет свет на то, как дети колонистов относились к «имперским игрушкам», а также сопутствующей колонизаторской повестке, империализму и расизму.

Мари Гаспер-Халват

13. НАРОДНАЯ НОСТАЛЬГИЯ И ИНФАНТИЛИЗАЦИЯ РУССКОГО КРЕСТЬЯНИНА

ВОСПРИЯТИЕ НАРОДНЫХ ИГРУШЕК В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

В конце 1920-х — начале 1930-х годов в Советском Союзе резко возрос интерес к игрушкам, сделанным деревенскими мастерами. Самобытная игрушка объединяет в себе два направления в искусстве примитива, столь любимые в эпоху модернизма: народное крестьянское искусство и детское творчество. Обе эти области служили источниками образов парадигматического «другого», которому могли противопоставлять себя современные советские горожане, вступившие в эру послереволюционного просвещения. При этом взрослые граждане Советского Союза обращались к этому примитивному «другому» как к источнику аутентичности и подлинной, незамутненной человеческой природы. В этой статье я хочу показать, что в восприятии народной игрушки советскими взрослыми в период между смертью Ленина в 1924 году и началом сталинского Большого террора в 1936 году слились воедино два «примитивных» мира — детский и крестьянский.

Эта тенденция объединять крестьян и детей в общую группу проявлялась как в критике народного искусства, так и в массовом воспроизводстве народных игрушек и способствовала инфантилизации крестьянства. В то время как общественно-политические решения большевиков в отношении крестьян и детей привели к массовому голоду и росту детской смертности, подобная инфантилизация была способом показать жителям города (и взрослым, и детям), как следует относиться к деревенскому населению. В центре данного исследования — увлечение взрослых горожан «примитивным» творчеством детей и крестьян. Подобное увлечение маргинализировало обе эти социальные категории, и именно с маргинализацией связан недостаток архивных данных, представляющих для нас точку зрения представителей этих категорий.

Советская инфантилизация крестьянства шла рука об руку с деспотичной политикой в отношении деревни, призванной сломить политическую волю крестьян. Кроме того, она предоставляла рабочему классу идеологическую конструкцию, в рамках которой следовало воспринимать крестьян, которые с началом индустриализации стали массово мигрировать в города[736]. Инфантилизация крестьянства поощряла представления о том, что крестьяне податливы, как глина, из которой они лепят игрушки, и подобно детям, адресатам этих игрушек, нуждаются в воспитании.

Еще задолго до Октябрьской революции в крестьянских мастерских изготовляли игрушки с характерными русскими фольклорными мотивами. В середине XIX века богатые меценаты-русофилы способствовали развитию центров фольклорного искусства. Большую часть кустарного игрушечного промысла составляли изделия из дерева: вырезанные и раскрашенные барышни-красотки, лихие кавалеры, антропоморфные козы и медведи, конные экипажи. В глиняной игрушке был представлен такой же образный ряд, были популярны и свистки в форме птичек.

Искусствоведы прославляли кустарные промыслы и считали, что благодаря им сохраняется русское наследие. Однако в предметах искусства, созданных кустарной промышленностью, отражались не столько исконные традиции народного искусства, сколько предпочтения интеллигенции и элиты. Как отмечает американская исследовательница Уэнди Сэлмонд, к 1913 году «для большей части образованной публики в России и за рубежом кустарные промыслы заменили народное искусство», став «эрзацем аутентичности»[737],[738]. Эти замечания напоминают критику австрийского историка конца XIX века Алоиза Ригля, который говорил, что городские покупатели нанесли непоправимый ущерб подлинности народного мастерства[739].

С игрушками дело обстояло так же, пример чему — расписные куклы-матрешки. Идея создания этой куклы зародилась в 1891 году в мастерской московского художника, а массовое производство было налажено в начале XX века в центре кустарных промыслов в Сергиевом Посаде. Однако сама матрешка представляла собой кросс-культурное заимствование японской игрушки[740]. Полностью разрисованная матрешка не имеет ничего общего с традиционной игрушкой с резными объемными деталями. Но несмотря на это, в советскую эпоху именно матрешки стали образцом настоящей русской крестьянской игрушки как внутри страны, так и за рубежом[741]. Разумеется, это отчасти связано с тем, что Лиза Киршенбаум назвала «откровенной сентиментализацией материнства», которая в первые годы сталинизма вышла на первый план, став противовесом критическому отношению к роли семьи в воспитании ребенка (такое отношение бытовало сразу после революции)[742].

В период, когда педагоги стали рекомендовать игрушки, внушающие ребенку коммунистические ценности, советская ностальгия по народным игрушкам достигла пика. В конструкторе имитировались задачи инженерной мысли того времени, громадные кубики способствовали коллективной игре, игрушки на промышленную тематику, вроде конвейерной ленты из мешковины, а также азбуки с текстами об атеизме и классовой борьбе — все это придавало идеологическую направленность образованию советских детей[743]. Пионерская организация пролетарской молодежи направляла бурную энергию детей на вполне взрослую агитацию и помощь соседям[744], а педагоги призывали перестать верить в сказки[745]. В то же время историки искусства уделяли чрезвычайно много внимания народным игрушкам, способным завлечь ребенка в собственные фантазийные миры. Необходимость идеологического соответствия не была помехой для игрушек, сделанных крестьянами. Но они должны были обосновать свое право занять место в социалистической системе.

Культура народной игрушки в раннесоветские годы

Свидетельства советского увлечения народным искусством можно найти в популярной культуре и детских книгах, а также в критических исследованиях. В конце 1920-х — начале 1930-х годов московский Музей игрушки, основанный в 1918 году, уступал по популярности только Третьяковской галерее, выдающемуся столичному музею русского и советского искусства[746]: это дополнительно свидетельствует о всенародном интересе к игрушкам. По каталогу музейных экспонатов Музея игрушки, выпущенному в 1928 году, видно, что одна из пяти постоянных музейных экспозиций была посвящена «игрушке в крестьянском искусстве». В другой экспозиции народная игрушка была помещена в контекст этнографического и социологического исследования игрушек в повседневной жизни народов мира[747]. Другими словами, народные игрушки были в числе самых привлекательных экспонатов для посетителей этого исключительно популярного музея.

Более того, народная игрушка обсуждалась в популярной прессе. В 1932 году в многотиражном литературном журнале «Красная новь» появилась литературная зарисовка под названием «Советский Нюрнберг», в которой советские кустарные промыслы сравнивались со всемирно известным центром игрушечного производства в Германии[748]. В том же году вышла большая статья об игрушках в газете «Советское искусство».