Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

обычно оказывались глиняные, тряпичные, бумажные, меховые статуэтки и фигурки животных. Поскольку подобные игрушки обычно мастерили мелкие торговцы, то можно заключить, что критикам не нравились местные народные игрушки сами по себе. Но это было бы неверным предположением, потому что весьма одобряемые волчки, неваляшки, бамбуковые вертолеты и воланы — все это точно так же можно было встретить на уличных торговых прилавках.

Распространенное осуждение всех китайских игрушек в целом, возможно, стало результатом синекдохи, подменившей фигурки животных и статуэтки вообще всеми «китайскими игрушками». Но в то же время, как доказывает наше исследование, главенствовавший во времена Республики дискурс возражал против самой категории «китайских игрушек», потому что эта категория воплощала традицию. Реформатор Ли Вэньцюань утверждал, что «если нация сильна, то и игрушки должны быть первоклассными»[810]. Китайские игрушки с неизбежностью оказались инертными и неподходящими — из-за того, что в то время весь Китай переживал обновление. По большому счету, это было априорное экзистенциальное отрицание, мало связанное с самой традицией или хронологией. Предполагаемую неэффективность традиции (а также «китайских игрушек» прошлого и настоящего) эксперты использовали для того, чтобы критиковать недостаток осознанности в обществе, а также чтобы утвердить себя в качестве инстанции, несущей свет в массы.

«Китайские игрушки» в основном ругали, но некоторые хвалили. Можно объяснить это на примере бамбукового вертолета. Детям объясняли: китайцы давно изобрели бамбуковый вертолет с винтом, но из наблюдаемого при этом явления реактивной силы не смогли вывести никакого научного открытия. А иностранцы, в свою очередь, создали на основании этого принципа самолетный винт[811]. Возможно, именно так было сконструировано представление о китайских игрушках как символах отсталости и утраты потенциала, впоследствии растиражированное китайскими экспертами.

В Китае давно бытовали некоторые «правильные» игрушки, по случайности похожие на современные импортные образцы, при том что раньше они не были наделены воспитательной или научной функцией. Эксперты редко признавали их традиционное происхождение. Возможно, это было данью той самой тенденции связывать все современное с иностранным. Но не исключено, что там, где Хедленд видел в игрушках сходство, китайские эксперты хотели увидеть различие — чтобы поддержать идеологический конструкт об отличном по своей сути, несовременном характере «китайскости». Они поставили перед собой задачу исправить эту «китайскость» и собирались начать с просвещения взрослых.

Еще в 1907 году педагог Гу Чжо[812] сформулировал идею, что из-за склонности взрослых преуменьшать важность игрушек «правильные» игрушки оказались в дефиците. В дальнейшем эта идея стала повторяться вновь и вновь. Поскольку поставка игрушек считалась научным достижением, на взрослых обрушился шквал текстов и событий, агитировавших делать разумный выбор. Родителей постоянно обвиняли в неосознанности. В 1914 году эссеист Чжоу Цзожэнь упрекал тех, кто от «непонимания» покупает детям неподходящие китайские игрушки[813]. В 1948 году взрослых по-прежнему критиковали за покупку «грубых и халтурных» игрушек[814].

По мнению экспертов, нерадивость взрослых задерживала производство «правильных» игрушек, ставя под угрозу все китайское государство. Ведь почти полное отсутствие «хороших» игрушек стояло на пути детского воспитания и способствовало все большему распространению иностранных игрушек. Эксперты заявляли: поскольку игрушки десятилетиями считались пустяками, китайцы стали считать их изготовление недостойной профессией. Соответственно, производство крайне важных для детей и для нации вещей было отдано на откуп мелким торговцам, которые (как считали специалисты) ничего не понимали в прогрессе и ничего не знали о воспитании, эстетике, технике и психологии. Было заявлено, что товары мелких лавочников отвратительны и совершенно неспособны соревноваться с «научными» (иными словами, иностранными) игрушками. Итак, эксперты призывали к немедленным изменениям в игрушечном производстве и дизайне: игрушки должны быть фабричными, и их должны делать специалисты: художники, ученые, педагоги и предприниматели. Всем необходимо было объединить усилия для улучшения или изобретения новых игрушек[815].

Пока главенствующий дискурс ратовал за стандартизацию игрушечного дела, знаменитый художник Фэн Цзыкай утверждал, что игровая и художественная ценность глиняных петушков, неваляшек и младенцев-талисманов[816], которых странствующие торговцы делали из незамысловатых материалов, в «сотни раз выше», чем у «глупых „правдоподобных“ игрушек». По его мнению, эти «простые и грубые» фигурки, форма которых лишь намекала на внешнее правдоподобие, намного лучше развивали воображение ребенка, а реалистические копии поездов, машин и мебели, наоборот, только сковывали творчество. Фэн считал, что нет смысла массово выпускать миниатюрные подробные копии взрослых объектов. Он сравнивал их с «погребальными предметами», которые тоже в точности копировали настоящие вещи, и настаивал, что ребенок — это не взрослый в миниатюре, а стало быть, не нуждается во взрослых миниатюрных инструментах[817].

Нетривиальное мнение Фэна Цзыкая об игрушках мелких торговцев выросло отчасти из его интереса к материальной культуре, но в основном из его взглядов на ребенка. В то время как один из главных педагогов, Чэнь Хэцинь, видел в детях будущих граждан, хоть и с «отличной от взрослых психикой»[818], Фэн вовсе не считал, что дети (и их игрушки) — это национальное достояние. Для него дети были полностью сформировавшимися существами, а не недоразвитыми взрослыми. Сохранить «сердце как у ребенка» означало сохранить свою истинную, невинную сущность. Эта расположенность Фэна к детской честности и эмпатии напоминает Руссо и Шопенгауэра, с чьими теориями он был хорошо знаком. Но на самом деле его представления восходят к буддистским взглядам и китайской философской традиции[819].

В эпоху Республики «народное искусство», а вместе с ним и игрушки представляли для главенствующей идеологии немалый интерес, но ценились как культурные артефакты и объекты наследия, а не как детские игровые предметы. А в рамках дискурса «правильностих» игрушки считали инструментами воспитания, ведущими ребенка к будущему (что было вполне распространенной идеей во всем мире)[820]. Творчески оперируя реалистическими игрушками, ребенок якобы должен был обучиться своей будущей роли спасителя нации и общества. Поэтому «декоративные» игрушки — категория, в которую вошли и глиняные статуэтки, и сверхсложные механические, — обвинялись в том, что они способствуют (вредному) пассивному созерцанию. От игрушки ожидалось, что она будет простой, стимулирующей воображение. «Нереалистические» творения мелких торговцев никак не могли попасть в эту категорию. Равно как и нельзя было хвалить игрушку за то, что она создана руками: игрушки должны были быть научными и желательно механическими.

Современные игрушки и «национальная ментальность»

Начиная с середины 1910-х годов в Китае появилось несколько мелких и средних игрушечных фабрик, и их количество росло в 1920-х и 1930-х годах. Кроме того, издательства вроде «Коммерческой прессы» тоже выпускали предметы для детей. Это были те самые издательства, которые сыграли важную роль в распространении дискурса «правильных» игрушек. Эти самозваные поставщики «новых», «воспитательных» национальных игрушек, которые якобы отвечали