Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

день подходил к концу, а холодный ветер никак не стихал и по всему предстояла еще одна малоприятная ночевка на комарах и без огня, да еще и на голодное брюхо. Солнце снова садилось в тучу, чайки скучали на отмели – признаков перемены погоды не наблюдалось. Андрей долго ворочался на мешке под лодкой, не в силах уснуть. Со всех сторон задувало. Противно урчало в желудке, и еще противнее зудели редкие, но зато особо наглые комары. Медленно текли усталые мысли. На каком же мы острове? Возле поселка на Оби – Конный, Телячий, Овечий. Андрей знает, что на Овечий остров колхоз вывозит на лето овец, на Телячий – телят. Болот на островах нет, а травы столько, что и за год не выкосить. И ходит скот без всякой охраны на островах чуть не до самого ледостава. Хорошо, что на них хищников нет. Вообще-то кто его знает, сегодня, может, и нет, а завтра откуда-нибудь заявятся. Заявился же на Конный остров медведь. Припомнилась недавно услышанная от старого Кыкина история.

Коней на Неге держали по многу голов и ханты и русские с незапамятных времен, еще до прихода Советов. Когда пришла беда объединить коней в один колхозный табун, оказалось, что собралось их в нем гораздо больше, чем необходимо для хозяйства. Но не поднялась рука послать часть табуна на мясо. Зато, когда началась война, лучших своих коней отправил на ее фронты Север. Невысокие мохнатые лошаденки повезли на позиции грузы, тащили орудия и санитарные фуры. Негодные для армии кони остались трудиться в тылу, выручая бедные колхозы. Отгремели бои, и конепоголовье понемногу восстановилось, но довоенного уровня уже никогда не достигло. По-прежнему гуляли на богатых травой приобских сорах вольные табуны, почти круглый год добывая корм самостоятельно. Называли такую конскую жизнь тебеневкой. Полудикие северные мустанги не подпускают ни человека, ни зверя. Для самозащиты вожаков специально ковали на задние ноги. Необходимость в том возникала нередко. Однако измельчали телом северные кони. Чтобы поправить дело, колхоз закупил огромного племенного жеребца по имени Триммер. В моде тогда были такие клички: Триммер, Элерон, Пропеллер, Прожектор. Да не в них дело. Лихой наездник и отчаянная головушка Никита Захаров сразу влюбился в вороного и взялся за его выездку. Но не тут-то было! Вороной норовом оказался под стать Никите и под седло не давался. Вчетвером взнуздали его конюхи и подвели Никите. Не успел он вскочить в седло, как из него вылетел и едва не расшибся. Вторая попытка была лишь чуть удачнее. Закусив удила и не обращая внимания на самодельные Никитины шпоры, Триммер занес седока в чащобу, где того сбросило веткой, а сам умчался в луга, и, чтобы поймать его, потребовалась почти неделя. Никита, при падении разбередивший еще свежую рану, под седлом его пробовать больше не отважился. Не нашлось и других охотников укрощать дикаря, который и своего конюха все время норовил укусить и если не лягнуть, то хотя бы придавить к стенке стойла.

– Это не Триммер, а Гиммлер! – выругался однажды раздосадованный Никита при конюхах. Так и прилипла к коню новая кличка. Запрягать его больше никто не пробовал. К тому же у племенного жеребца задача совсем другая. А потому его подковали и пустили в табун.

Гиммлер к табуну пришел как в личный гарем и, едва не забив до смерти старого вожака, сам стал во главе. К концу лета, когда черный деспот полностью освоился на острове и стал считать его своим единоличным владением, спокойствие табуна нарушил бурый медведь. Он неотступно следовал по пятам, пробовал устраивать засады в кустах и однажды все-таки умудрился задрать жеребенка. Табун сбился в круг, прикрывая собравшихся в центре жеребят, и в таком порядке бросился наутек. Один вожак не покинул погибшего. Жеребец кружил возле медведя, не давая ему притронуться к жертве. Зверь завертелся на одном месте, приседая на задницу и выбирая момент для прыжка, одновременно стараясь не допустить коня к себе с тыла. В конце концов мишка не выдержал и, в стремлении поскорее избавиться от назойливого врага и поскорее закусить нежной жеребятинкой, прыгнул вперед – и наткнулся на сокрушительный удар конского копыта. Шипованная стальная подкова пробила замутненную злобой медвежью башку и застряла накрепко в черепе. Медведь околел мгновенно, но и конь попал в крепкий капкан. После безуспешных попыток освободиться, жеребец поволок за собой на ноге мертвого зверя и, не в силах понять случившееся и окончательно обезумев, бросился в реку. Но и река, такая могучая, не смогла освободить мертвые путы. Прошло немало времени, пока, устав хранить их вздутые трупы, река не выбросила погибших вместе врагов на песчаную косу. Неизвестно, оставил ли потомство медведь, но после Триммера конская масть колхозного табуна потемнела и нет-нет да и народится у какой-нибудь буланки вороной длинноногий жеребенок.

– Толя, – толкнул друга Андрей, – зачем здесь загон для коней?

– Кобылиц загоняли кумыс доить, – нехотя ответил тот.

– Какой кумыс? – не поверил Андрей. – Ты не путаешь? Разве мы в Казахстане?

– Не Казахстан, а Калмыкия, – поправил Анатолий и, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, пояснил: – Отсюда, кажется, недалеко деревня Мысовая, там раньше калмыки ссыльные жили, так это их выпаса. За что их к нам присылали, никогда не пойму. Народ ничуть нас не хуже: работящие и приветливые. Привычки, конечно, другие. Я у Егора Манжукова однажды гостил, так он меня своим чаем поил с маслом и солью. Варят его в котле. Непривычно, но вкусно. Я и сейчас бы не отказался.

– Не расквась мы спички, был бы огонь, был бы и чай: смородины и шиповника кругом целые заросли, – вздохнул Андрей. – Так ты говоришь, они здесь кумыс делали, значит, доить каждый день приходилось. А как они сюда ездили, катером?

– Каким катером, – со смешком отозвался Толя, – дояры на острове жили. Постой! Как я раньше не догадался: здесь должна где-то избушка быть! Чуть посветлеет – искать пойдем.

Согретые вспыхнувшей надеждой, мальчишки забылись в тревожном полусне.