Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава двадцатая. Островитяне
Да, обманчиво лето на Севере. Еще вечером светило солнце, голубело небо и танцевали на безветрии комары. А сейчас... Пока еще теплый, мелко моросящий дождь укутал сплошной мутной пеленой остров, реку, полузатопленные тальники, залил костер и расквасил забытый у кострища спичечный коробок.
Вот она, беспечность неопытных! Дождевые струи падают на пестрый ситец антикомариного полога, сочатся внутрь сквозь редкую ткань, напитывают сыростью одежду и подтекают снизу под мертвым сном сморенных мальчишек. Когда крапивные мешки под их телами набухли, мальчишки наконец проснулись и высунулись из-под полога. На небе ни одного просвета. Спать еще хочется, и утро пока не настало. Мальчишки подобрали с земли мешки, накинули их на голову вместо капюшона и выдернули на берег обласок. Под перевернутой лодкой не мочит. Растянувшись на влажных мешках, мальчишки сквозь полудрему слушают, как сверху по днищу с песчаным шумом скатываются капли. Из-под борта видно, как налетевший «сиверко» разводит на разливе крутую белогривую волну. Не заметно вездесущих чаек и глупых от любви уток, одни вороны борются с ветром, торопясь по своим разбойным делам. Не то что домой, к сетям не добраться: вокруг тычек, к которым они привязаны, крутые валы гуляют. Вода с трех сторон и с неба.
Облас лежит на узком и длинном, как журавлиный разинутый нос, мысу западной оконечности огромного острова, протянувшегося вдоль реки на добрый десяток верст. Низкий и безлесый в западном углу, он постепенно поднимался и обрастал, сначала смородиной и шиповником, потом черемухой и талами и ближе к восточному краю высокими осинами и тополями. В средней, луговой его части в обрамлении невысоких кустов рябилось похожее на гигантский банан спокойное озеро. Из его верхнего конца струился исток шириною шагов в пятнадцать и, пропетляв по острову с полкилометра, вливался в сор, разделяя мыс Журавлиный Нос на две неравные по длине части. Свежак нагнал в устье истока немало всякого мусора и бревен, и это, на первый взгляд, незначительное обстоятельство впоследствии спасло наших ребят. Но не будем забегать вперед...
Ранний дождь – до обеда, это вам всякий скажет. А потому, как ни тужились тучи над островом, влаги им хватило как раз до того времени, когда в животах у наших приятелей стало урчать особенно громко и они отважились покинуть свое убежище под обласом. Молодые побеги тальника, по вкусу и питательной ценности напоминающие огурцы, не смогли притупить голод. По Толиным соображениям, утка-чернеть еще не успела запарить яйца и стоило поискать ее гнезда. Однако найти гнездо оказалось не так-то просто. Зато попалась целая полянка зеленого полевого лука. Нарвав его по большому пучку, мальчишки побрели вдоль озера, и вскоре им повезло наткнуться на гнездо с семью крупными голубоватыми яйцами. Раздумывать над ними долго не стали: голод не тетка. Заедая сырые яйца полевым луком, Андрейкин приятель повеселел и разговорился:
– Однако совсем мало утчонки стало. Рассказывают, до войны ее здесь тучи были. В войну утиные яйца лодками вывозили. А уток голыми руками ловили, ленных...
– Каких, каких? – не понял Андрей.
– Ленных, – пояснил приятель. – В середине лета, когда самки утят выводят, селезни на мелководных озерах в траве сбиваются перо менять. Когда они линяют – летать не могут. Большая удача такое место отыскать. А коли нашел – не теряй времени, собирай ватагу. Край озера в форме подковы неводной мережей обносят, а с другого конца пускают загонщиков с палками и собаками. Что тут творится – смехота! Линные селезни летать не могут, только культяпками машут. Загонщики их палками бьют, собаки зубами давят. А если особо шустрый от них увернуться сможет, так мережи не минует. Тогда не зевай. Шибко добычливая охота была...
– Охота? – Андрей живо представил себе, как беззащитные, с пеньками вместо некогда красивых перьев и с жалким остовом крыльев, вчерашние красавцы селезни мечутся среди редкой осоки под натиском собак и загонщиков, жалобно кричат, не в силах увернуться от смертоносной палки, и трепещутся с прокушенной шеей или разбитой головой в болотной жиже. – Бойня!
Но, разгоряченный своим рассказом, напарник его не услышал и продолжал с увлечением:
– До двухсот уток за раз добывали. Ешь – не хочу! Вареная, жареная, пареная, соленая, вяленая – любая утятина!
Андрей слабо представлял, как выглядит ленной селезень в соленом или вяленом виде, но есть так хотелось, что пришлось невольно сглотить слюну. Чтобы не возбуждать голода, попробовал остановить приятеля:
– Жалко их, беззащитных...
– А чего зря жалеть? – изумился тот. – Этого добра на всех хватит. Прежде уток по весне на плахе стаями живьем брали. Что такое плаха, знаешь?
Андрей слышал, что один из самых браконьерских способов уничтожения дичи на перелетах между кормовыми озерами называется по-местному «плаха». Коренные жители отнюдь не считали такую ловлю варварством, дикого промысла не скрывали и даже отдельным местностям присвоили названия: Ульяновская плаха, Завьяловская плаха. Строилась плаха не на один год, а для систематического, в течение десятилетий сбора пернатой дани. Суть этого безобразия в следующем: на узком перешейке, или по-местному гриве, в высоком лесу между двумя обильными утиным кормом озерами прорубают просеку и поперек нее натягивают сеть. В сумерках утиные табуны в поисках корма и покоя перелетают с озера на озеро. От обжорства и лени утки не взлетают над лесом, а пользуются просекой и неизменно попадают в сеть. Браконьер отпускает веревку, и весь
