Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

Ирина наконец вспомнила, с какой целью пришла, и пошагала по пахоте в тот ее край, где целая бригада школьников суетилась под руководством своей учительницы Валентины Федоровны. Четверо шестиклассников длинными шнурами с навязанными через равные промежутки грузиками размечали поле на равные квадраты. За ними следовали стайкой девочки с ведрами и на пересечениях квадратов заделывали в землю кукурузное семя. Позади девчонок выискивал огрехи сам Кандалинцев, явно вообразивший себя еще одним Лысенко или, по меньшей мере, Вильямсом. Однако его присутствие и несомненно ценные указания по улучшению натяжки шнуров почему-то никак не способствовали ускорению работы. Утомленные однообразием работы и нудой начальника, ребятишки давно бы сбежали на озеро, и лишь присутствие учительницы и обещанная ею «двойка» за сельскохозяйственную практику пока еще мешали побросать и шнуры, и ведра, и уполномоченного вместе с его кукурузой.

– Нет уж, так я сеять не буду, – решила про себя Ирина, – лучше посажу строчкой и на малую глубину, чтобы взошла быстрее, а когда стебли окрепнут – окучу. А чем поливают вашу «чудесницу»? – насмелилась спросить она Пашку.

– Мочой жеребой кобылы, – очень важно ответил тот.

– На самом деле мочой? – спросила Ирина уже у Кандалинцева, не сомневаясь, что Пашка путает. Но и уполномоченный, к шуткам совсем не склонный, к ее удивлению подтвердил:

– По науке так следует.

Пробираясь к дому меж огородами, Ирина не переставала думать: «Где им набрать столько кобыл жеребых?»

Тем временем работа на поле подошла к завершению и неожиданно обнаружилось, что на гордеевский огород зерна не хватит.

– Зря у Гордея землю отняли, – пожалел Никита.

– Ничего не зря, – возразил Пашка, – проведем в отчете как чистый пар, – и оглянулся на Чулкова. Чулков от обсуждения воздержался.

Вопреки надеждам полеводов, под вечер жара не спала, а наоборот, не то чтобы усилилась, но как бы загустела, потому что слабый ветерок окончательно стих и от прогретой земли повеяло жаром. У Кандалинцев а под френчем тело распарилось и иззуделось. Носки в сапогах неприятно раскисли, а пыль набилась и в усы и в уши. А потому уполномоченный надумал искупаться. Однако у него имелась одна тайная причина избежать купания в общей компании, поэтому, намеренно отстав, Кандалинцев свернул в сторону Школьного озера, кочковатые берега которого не привлекали купальщиков и были в этот час пустынны. Лишь на другой стороне, в поселке, между избами, изредка промелькивали люди, лениво взлаивали собаки и начинали куриться жидкие дымки: время шло к ужину. Тишина успокаивала. Кандалинцев разделся и, аккуратно сложив одежду на кочку, призадумался: стоит ли при таком безлюдье мочить в воде бязевые солдатские подштанники, которые по многолетней привычке носил и зимой и летом. Рассудив, что большой беды не будет, если он искупается нагишом, он расстался с последней одеждой и, прикрыв ладошкой свои сморщенные прелести, вошел в озеро. Вода ему показалась приветливой и теплой. С наслаждением окунувшись, Кандалинцев вспомнил вдруг Еремеевну: «Неполномоченный! Теперь буду полностью моченный». Кандалинцев фыркнул, как лошадь на водопое, окунул шишковатую голову и, вспомнив, что раньше прекрасно плавал, не задумываясь взял курс на тот берег. Однако всякое умение сохраняется практикой, а за последние годы плавать Кандалинцеву случалось не часто, годы, как он ни бодрился, брали свое, мышцы дрябли и появлялась одышка.

Ближе к середине озера вода похолодала, по коже разбежались неприятные мурашки и на левой ноге свело пальцы. Федор Иванович не умом, а чуть ли не животом ощутил внизу ледяную бездонную глубину. Внезапно явился страх. Рулей обмякли и, растрачивая остатки сил, лихорадочно забулькали. Вместе с участившимся пульсом в мозгу забилось: неужели?.. Следом наступила апатия. Пловец поперхнулся, несколько раз хлебнул и, отяжелев, смирился с судьбой. 'Жаль, что найдут меня голым и похоронят без наград» тоскливо подумал он и, закрыв глаза, опустил руки. И вдруг его ватные ноги нащупали твердое дно.

Неожиданно оказалось, что берег довольно близко, а еще ближе невысокие мостки, с каких в деревнях бабы обычно черпают воду и полощут белье. Да вот и сами они на горке, с пустыми ведрами. Не к добру, если встретишь с пустыми, вспомнил примету пловец, поеживаясь. Кажется, примета оправдывалась и Кандалинцев стал жертвой собственной самонадеянности. Плыть обратно нечего и думать – без того озноб так колотит, что челюсти выпадывают. Бежать к одежде вкруговую, так это метров семьсот вдоль озера. Можно бы и пробежать, согреться, но на пути торчат окаянные бабенки. Являться голышом на посмешище деревни уполномоченному не позволял не то чтобы стыд (в его-то годы!), но опасение дискредитировать своим поведением директивные органы. Но и торчать на виду в прозрачной воде перед бабами вряд ли разумно. Оставалось спрятаться и переждать. Уполномоченный пригнулся и поднырнул под приподнятые над водой мостки.

Сейчас же набившаяся в затишье ряска коростой облепила посиневшую лысину и небритую щетину щек. Один гладкий жировик возле темени остался чистым и в бликах от воды матово блестел, как рог молодого козлика. В тени под мостками оказалось еще прохладнее, и Кандалинцев, как ни старался, не мог умерить крупную дрожь. Не желая подчиниться, его железные челюсти вполне отчетливо выстукивали ритм ча-ча-ча, когда доски мостков тяжело заскрипели и прогнулись, слегка притопив голову незадачливого купальщика по самые усы. Затем звякнуло и плюхнулось в воду ведро. Пловец под мостками затаил дыхание.

Глава девятнадцатая. Водяной

Для полноты нашего повествования будет полезно, если мы отступим чуток назад, к тому времени, когда на горушке нечаянно