Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

румяные шаньги. – Тольчишка твой с самого ранья возле избы крутится, ждет, когда ты пробудишься. Парень он старательный, добытчик, – продолжала трещать она, – ты бы у него поучился...

Андрейкин приятель и в самом деле уже сидел на перелазе через огородное прясло и, нежась на теплом ветерке, подразнивал бабкиного кобеля Пирата.

– Айда купаться! – крикнул он появившемуся на крыльце Андрею, и оба помчались под гору к успевшему прогреться озеру. Едва окунувшись и пулей вылетев на берег, мальчишки помчались обратно, на ходу обсуждая предстоящую рыбалку.

– А у меня теперь собственный облас есть! – похвастался Анатолий. Мне его Кыкин подарил. Что надо посудина – троих выдержит.

– Пирата возьмем?

– Ну его, глупый он, еще из лодки вывернет.

На бабкиной кухне, запивая молоком горячие шаньги, друзья, обжигаясь и перебивая от возбуждения друг друга, спешили уточнить детали плавания в Алимкину курью. Договорились, что едут на одну ночь, а потому лишнего с собой набирать не будут: ограничатся сетями, да Андрей прихватит дедово ружье. Не вступавшая в разговор, бабка при упоминании о ружье неожиданно взорвалась:

– На лешак! И не подумайте взять – несчастливое оно! Уточки на яйца садятся, а вы, убивцы, их распугивать! Ума сперва наберитесь, тогда и лезьте в охотники... Без вас найдется кому дичь пугать, дураков понаехало. У нас спокон веку закон: в рыбных угодьях, тем паче в Курье, не стрелять, не шуметь, без дела не булькать – малька беречь. Не надо мне вшивых уток – так езжайте!

Андрею хочется испытать ружье, и он делает слабую попытку сговориться:

– Бабушка! Вчера у магазина говорили, что от геологов медведь подранком ушел, – без ружья боязно.

– С ружьем еще страшнее. И кто сказал? Шингорайко? – снова взвилась бабуся. – Да он соврет – не моргнет. И старуха ему под стать: два сапога пара. Однажды ребятишкам голову задурил: мол, выпарил из яйца под мышкой лебеденка и назвал Лешей. Теперь лебеденок подрос, по двору ходит, клюется, собак гоняет. Ну, мальчишки, ясное дело, побежали смотреть. На дворе у Карыма никакого лебеденка нет, как не было. Они тогда к Нюре, жене Шингораевой, которой по счету, не знаю: покажи, мол, лебеденка. А та, глазом не моргнув, на чугунок на плите им кивает: «Вон он, варится. Надоел – спасу нет: кричит, клюется, гадит...» Ребятишки от жалости в рев, а мужикам что дурно, то и потешно, хохочут. Вас, дураков, Карым тоже облапошивает, чтобы вы на его местах рыбачить не мешали, а вы и уши развесили. А сегодня он и пуще того Ирине Новосельцевой соврал, что на устье Варгаса керосин из земли ударил, так и льет...

И пошло и поехало! Андрей знает, что бабку еще никто не переспорил: тысяча слов в минуту, и все то да потому. Тыр, тыр, тыр – восемь дыр... Конечно, он понимал, почему она так взвинтилась из-за ружья. Запрошлой осенью дед Андрея, Иван, плотничал на лисятнике. В один из дней, шагая обедать, увидел он на лесине за своим огородом двух глухарей, что вылетели к дороге, чтобы набить зоб на зиму песком и галькой. Кто такой случай упустит? Старый охотник, и без того разгоряченный на тяжелой работе, задыхаясь, заторопился домой. Схватив это самое злополучное ружье, он так же резво кинулся обратно и, не слушая уколов рвущегося наружу сердца, прицелился. От выстрела свалились оба – и глухарь, и охотник. Клавдиян, как раз задававший корове сено, оглянулся на выстрел и увидел, как старик тяжело поднялся, опираясь на двустволку, и, добравшись до убитой птицы, с трудом поднял ее за шею, полюбовался секунду и медленно осел на землю. Когда Клавдиян подбежал к деду Ивану, тот уже не дышал. Многолетний ревматизм съел его сердце. «Красная смерть, – завидовали старики-охотники, – повезло Ивану. С оружьем и добычей в руках помереть – удача, дай Бог каждому...»

Вот это самое дедово ружье и не дала Марья Ивановна своему любимому внуку, не знавшему до сих пор от нее отказа. Своим запретом Марья Ивановна нарушила основной принцип местной педагогики, не позволяющий женщинам встревать в такие мужские дела, какими являются охота и рыбалка, даже если мужчинам всего по пятнадцать лет. Северные мальчишки, не изнеженные благами цивилизации, лет с тринадцати на рыбалке и охоте могут обходиться без специального присмотра. Собственное ружье есть почти у каждого. И не было бы большой беды, если бы стрельнули мальчишки где-нибудь на разливе разок-другой. Да, видно, случай тут был особый.

Во времена, о которых ведется рассказ, коренные северяне кормились в основном за счет промысла, не зная особенных ограничений в сроках и способах добычи, за исключением самими же установленных. Рыбалка с помощью сетей считалась делом обычным, и наоборот – на удильщика кивали бы как на бездельника. Напоминание это предназначено для моего современника, чтобы он не забыл, читая эти строки, взять поправку на время и место действия.

А время и место для рыбалки, кажется, совпали самым благоприятным образом. Дни выдались изумительно теплые. Половодье набирало силу и наконец выплеснулось на заливные луга, по-местному сора, объединив бесчисленные протоки, рукава и старицы в одно бескрайнее море, с торчащими здесь и там кустами, рощами, островами и островками. На прогретом незаходящим солнцем мелководье соров, в подводной путанице подрастающих вслед за подъемом воды трав, – роскошные нерестилища. В теплой воде бесчисленные рыбьи стада нагуливают жирок после голодной подледной жизни. Залив Алимкина Курья, названный так по имени утонувшего в нем когда-то сына Карыма – Алима, был как раз таким рыбным местом. Туда и собрались наши мальчишки. У таежников есть заповедь: идешь в лес на день – припас бери на неделю. Этим заветом пареньки пренебрегли. По легкомыслию или по незнанию – как узнаешь?

В старый кыкинский облас, легкий и верткий, как каноэ, брошен мешок со старенькими сетями и ситцевым пологом. В другом мешке пара эмалированных кружек, закопченный бывалый котелок, комок колотого сахара,