Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

до вечера убралась домой. По привычке Никита заглянул в сторожку к Карыму, который варил чай и любовался большим складным ножом со множеством лезвий.

– Айда сюда, – обрадовался Никите, – будем чаишко швыркать. Я тебе расскажу...

– Да уж наслушался я твоих баек, – заметил Никита, пристраиваясь рядом. – Все уже знаю.

– Гляди, какой я у ученого себе ножик выменял. Якши!

Никита посмотрел нож, пощелкал лезвием:

– Штопор знатный. На что ты его выменял?

– На кинжал.

– На свой кинжал? – не поверил Захаров.

– На его. Ни на что он мне – кривой, старинный, длинный. В кармане не спрячешь – не для того сделан. А на зверя мне уже не ходить. Когда умру – кому достанется? Пусть лучше добрый человек владеет, да мои рассказы вспоминает.

– Ты и ему свои сказки врал?

– Почему врал? – слегка обиделся старик. – И совсем не сказки. Мы с ним обо всем говорили: про поселок, про людей, кто откуда родом и где родня проживает. Для истории все знать надо. Он и про меня в свою книжечку записал и про Проломкина. А теперь ты сказывай: откуда бежишь, что видел, что слыхал?

– Ходили с Пашкой-сельсоветчиком поскотину распахивать.

– Ай, не смеши меня, паря, – по-стариковски захихикал Карым. – Такие глупости врешь, а еще в коммунистах числишься...

– Да что с тобой толковать, – рассердился Никита. – Схода и сам убедись. – И полез к выходу из сторожки.

– А чай! – всполошился старик. Никита только махнул рукой.

Уполномоченный терпеливо дождался, пока вся серо-зеленая луговина не почернела под пахотой. Его единственный глаз уже видел на этой плодородной почве непроходимо густую двухметровую кукурузу, ему грезились одобрительные ухмылки начальства, красное сукно стола президиума, аплодисменты и свежая дырочка на френче под медаль «За освоение целины». Взбодренная адреналином кровь ударила в голову и застучала в ее правом полушарии навязчивым куплетом: «Вьется дорога длинная, здравствуй, земля целинная...» А в левом путался, не находя выхода, дурацкий припев: «Ой ты, зима морозная, теща туберкулезная...» В остальном дела шли прекрасно.

Кони по луговине ходили кругами, в небе над ней кругами плавал коршун, мысли у Кандалинцева тоже кружились: «Не по должности толковым оказался этот учетчик. Можно сказать – местный кандидат на выдвижение. Передовик. Коммунист. Депутат. Услужлив и исполнителен. Как раз то, что надо. Проверить, как у него с грамотой, и, если порядок, можно предложить Ерохину рассмотреть...»

Вечером, накануне закрытия почты, уполномоченный и учетчик пришли давать телеграмму.

– Пиши, Павел Назарович, – сказал Кандалинцев, подвинув Пашке бланк, – потом мне покажешь.

И заинтересовался настенным плакатом госстраха: «А вы застраховали свое имущество?» Местный художник старательно изобразил на нем окруженный паводком дом, на крыше которого грудастая хозяйка в вышитом незабудками фартуке нежно обнимала взъерошенного козла. А из открытого настежь окна хаты бурный поток выносил самовар, утюги, скалки... Чья-то озорная рука сбоку приписала: «Любовь зла...»

Пашка достал из-за уха карандаш, помуслил во рту и вывел на бланке: «Окружком, окрисполком, райком. В сельхозартели «Звезда» вспахано под кукурузу...» Пашка прикинул в уме и хотел было поставить: «три га», но рука сама собой застеснялась, дрогнула и, по многолетней привычке украшать сводки, вывела четверку. Пашка сам себе удивился, но переправлять не стал. Так и оставил: «четыре га целинных», вовремя вспомнил гордеевский огород и не раздумывая добавил: «...и залежных земель. Сев успешно завершается. Кандалинцев».

Уполномоченный принял бланк, не спеша прожевал предложенный текст, достал одну из своих авторучек, испытал перо и задумался, какие внести коррективы. Не то чтобы Пашкино послание ему совсем не понравилось, но отсутствие аппаратных навыков давало себя знать, и текст получился слегка корявым. Прежде чем представить телеграмму пред взыскательные очи начальства, ее следовало обязательно подшлифовать.

Во-первых, четыре га – цифра сама по себе угловатая, не очень солидная, не вызывающая уважения и чем-то похожая на козла с госстраховского плаката. Уполномоченный взмахнул ручкой, и четверка округлилась во вполне добропорядочную пятерку. Затем взглянул на плакат и подумал, что подписывать телеграмму самому по меньшей мере неосмотрительно. Распаханная поскотина взывала к осторожности. Надо бы подписать председателем или хотя бы замом, да где их возьмешь. Кандалинцев еще раз глянул на плакат и поманил пальцем Пашку:

– Как твоя фамилия?

– Нулевой.

– Так и запишем.

Приняв телеграмму, почтальонша Геля прочла: «В сельхозартели «Звезда» вспахано под кукурузу пять гектаров целинных и залежных земель. Сев успешно завершается. Вр. и. о. председателя Нулевой». Дочитав до конца, Геля прыснула:

– Пашка – врио-соврио!

– Павел Назарович! – строго поправил ее Кандалинцев.

Глава семнадцатая. На рыбалку

– А поезжай-ка ты, внучок, на рыбалку. Ты же на днях именинник – хорошо бы свежей рыбки добыть. Шиповник вовсю расцвел, на некрысовских угодьях карась разгулялся... – заворковала на другое утро Марья Ивановна, одновременно вынимая из печи