Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

– Да как сказать, – замялся этнограф, – разные есть точки зрения. От названия «самодийская группа», например...

– Ну, если не знаете, – перебил его уполномоченный, – так слушайте, я скажу. Надеюсь, вам приходилось видеть, как малица скроена? Рукав у нее широкий, идет почти от самого пояса. Поясницу ненец широким ремнем опоясывает, и не только для тепла. За ремнем, под малицей, у него обширная пазуха, в которой, как в термосе, сохраняет он и хлеб, и табак, и прочее. Если надо самоеду хлеб достать, он руку внутрь рукава выдернет, за пазухой пошарит и обратно в рукав высунет: вот вам хлеб – тепленький. В старину, наверное, думали, что он прямо из живота запас добывает, потому и обозвали самоедом. При помощи малиц и рассчитывал я всю банду повязать. И повязал бы, не нарядись один из них в женскую ягушку.

– Не вижу особой разницы, – вставил Никита.

– Разница самая существенная. Когда в малице у костра спят, голову и руки внутрь втягивают, как в спальный мешок. Если рукава снаружи связать – не хуже смирительной рубашки получится. А у ягушки рукава как у нормальной одежды, рукава внутрь не утащишь. Это меня и подвело. Но лучше по порядку. Под вечер второго дня сначала собаки, затем и я в воздухе дымок почуяли. Вскоре впереди в лесочке и огонек показался. Я нарту шестом застопорил, из фляжки отхлебнул, говорю собачкам: отдохните здесь, милые, а я пешком... Либо грудь в крестах, либо голова в кустах... Снег в ту ночь не скрипел. За кустами прокрался я к самому огню. Из тьмы на свет хорошо видно. Так и есть, все четверо дрыхнут как убитые. Даже тревожить совестно. Шагнул я из-за елки к огню, в каждой руке наган. Ружье ногой в снег втоптал и ближайшему пинка в морду: «Подъем, сучары! Опера пришли!» Гляжу: заерзали. Я им: «Лежать смирно! Стреляю без предупреждения!» И в воздух для острастки шмальнул. «Всем перевернуться на брюхо! Раз, два...» Перевернулись, лежат мордой в снег. Теперь, если удастся рукава малиц за спиной связать, останется бандитов лишь в нарту сложить и привязать покрепче. Наклонился над одним, тяну за рукав, и вдруг мне в лицо – зола! Тот, что был в ягушке, сумел горсть золы ухватить. Я полуослеп сразу: один глаз забит и в другой попало. Отпрянул назад к елке и пять пуль веером: бац, бац, бац! Слышу: попал в одного. Кричу истошно: стой, держи! А у самого сердце екает: пусть лучше бегут, иначе все, конец. Не знали воры, что я один и ослеп, а то бы вернулись. Кое-как протер один глаз, вижу: у костра бандит распластался, других нет и оленя тоже. Значит, ушли. Что делать? Первым делом глаза спасать: так ест, что мочи нет. Пока я на костре снега натаял да глаза промыл – время ушло. Опоздал промыть. С той поры я одного глаза лишился.

Кандалинцев замолчал, снова переживая случившееся. На обтянутых сухой кожей скулах заходили желваки, а губы вытянулись в тонкую нить. «На ужа похож», – подумал про себя Андрей, а вслух спросил:

– А дальше?

Кандалинцев очнулся от своих нелегких, а может, и недобрых мыслей и скучным шуршащим голосом переспросил:

– А что дальше? Стоит ли рассказывать? Раненый меня по рукам связал. Бросать его нельзя, добивать – не имею права. Да и глаз воспалился. Пришлось мне с ним возвращаться и нянчиться по дороге, чтобы не подох прежде, чем допросим. Вот так вот. Дали мне за глаз капитана, но с оперативной работы по зрению перевели в спецпереселенческую комендатуру обратно в родные места. Эту мою службу мне жальче всего. Если где мне в жизни хорошо пришлось – так это в комендатуре. Для спецпереселенца кто такой комендант? И царь, и бог, и воинский начальник. А для тех, кто умеет подход найти, то и отец родной. И не упомнить всех, кто через мои руки прошел: немцев, литовцев, калмыков, бессарабов. Всех по струнке держал! И работали, и план выполняли, и порядок был – так бы и продолжать. Так нет же, свалился на нашу голову этот лысый хряк Никитка. Скажите, кто при Сталине Хрущева знал и воспринимал серьезно, кто? Что он министр внутренних дел? Из грязи в князи выбрался и всю страну взбудоражил. Политическим – амнистия, спецпереселенцев домой, а нам, скажите, куда? Додумались уволить из органов не имеющих среднего образования – это придумать надо! Бандит, когда в меня целит, аттестат не спрашивает. Звезды на погонах – вот мой аттестат! И на груди одна Красная тоже диплома стоит...

– Погоди, Федор Иванович, не шуми, – остановил его Захаров, – дай слово сказать. Подвинь кружечку. Хочу я выпить с тобой пивка, как солдат с солдатом, за то, чтобы на любом посту, который доверит нам партия, мы оставались ее солдатами. Скомандуют нам снова в строй встать – встанем, скажет кукурузу садить – вместе садить будем, с места не сойду. Ты мой командир, я твой адъютант! Ну, чокнемся!

Дружно чокнулись.

– С тобой, Никита, – оскалился железом уполномоченный, – я не только кукурузу – кого угодно сажать буду. Еще вернется наше времечко... слеза покатится...

Андрей заскучал, зевнул и пошел спать. Уже в дверях он услышал, как Мишка спросил:

– А те трое, что – так и ушли?

Глава пятнадцатая. Дедово ружье

Разбудило Андрея гнусавое кошачье мявканье. Оказалось, бабуся загнала своего флегматичного кота в угол и тычет в его морду веником:

–