Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

же, бежать кинулся. Всех их к весне в тундру тянет, вот и бегут. В них стреляют, а они все равно бегут...

– А за что этому Вэнго такой большой срок дали? – полюбопытствовал Андрей. Он живо представил себе маленького, растревоженного лебедиными кличами ненца, который с безысходной тоской глядит через проволоку на цветущую весеннюю тундру, на бегущих вдалеке таких родных и недоступных на долгие годы олешков и провожает налитыми слезой глазами уходящие на север в сторону родовых чумов бесчисленные утиные табуны. Андрею стало жалко несчастного ненца, и он не заметил, как у него само собой вырвалось:

– Он что – тоже бандит?

– Не бандит, а немецкий шпион...

Договорить Кандалинцеву не дали: прервали дружным хохотом. Громко заржал Никита, весело раскатился Борис Петрович, икал и давился пирогом Мишка, старой курицей заквохтала, сама не зная чему, бабушка Марья. Даже ложечка в пустом стакане зазвенела тоненько: ха-ха-ха, хи-хи-хи. Андрею стало смешно, и он тоже легко и бездумно засмеялся со всеми.

– Ну, ты даешь! – вытирая слезы кулаком, простонал Никита. – Ненец – немецкий шпион! А наши ханты, по-твоему, что – японские?

– Ничего смешного не вижу, – обиделся уполномоченный. – Самый настоящий шпион и диверсант. Немцы к Севморпути с сороковых годов подбирались, агентуру на побережье внедряли. Про обстрел Диксона их крейсером слыхали? А про бой с ним наших «Дежнева» и «Сибирякова» в Карском море? Война тогда к нашему Северу вплотную подходила. В сорок втором году немецкая подводная лодка в Обскую губу вошла, своим агентам оружие, спирт и деньги забросила. Начальник фактории, агент абвера, насобирал возле себя князьков недобитых, шаманов, старшин родовых, подпоил их и вдолбил в голову: Москва и Ленинград пали, Тюмень сдалась, один Салехард остался – пришла пора и с ним кончать. Пьяному – море по колено. Взбаламутили кулаки тундровиков, насобирали их со всей тундры штук четыреста, вооружили новенькими винтовками, спиртом подогрели и повели на Салехард, чтобы в нем советскую власть свергнуть и свою независимую республику Мандалу создать. А в городе мужиков раз-два и обчелся: все на фронте. Не помоги нам тогда авиация – худо бы пришлось. После первой же бомбежки рассеялись мятежники кто куда. С большим трудом их верхушку потом отловили, и то, я думаю, не всех.

Вэнго как раз из тех немецких наймитов. Знать бы, сколько он мне хлопот потом причинит, лучше бы я его на месте задержания пристрелил за оказание сопротивления – и дело с концом. Думали, сам подохнет: в лагерях инородцы недолго живут, чахнут в неволе, слабеют без привычной еды. И колотят их в зоне: охрана – за непонятливость, зеки – за старое, за новое и за два года вперед, а в общем – за слабость и неумение постоять за себя. Ваньку бы тоже забили, как и других многих, не возьми его Сыч под свое крылышко. Далеко вперед смотрел лупоглазый, понимал, что без проводника в тундре не обойтись. А двое других, что со Стасом, Сычом и Ванькой в бега подались, просто молодые глупые парни. Их урки с собой барашками взяли.

– Как барашками? – не понял Андрей.

– А очень просто: сманят такого, как ты, в побег, а когда запас кончится и от голода невмоготу станет – сожрут, – не ко времени ляпнул Тягунов. Не ко времени потому, что как раз в этот момент Никита пригубил было кружку и с вдохновением потянул, но от неожиданного Мишкиного пояснения вдруг поперхнулся и натужно закашлялся.

Встрепенулась от дремы Марья Ивановна и возмущенно цыкнула на Мишку:

– Ты, охлупень, сел за стол с ЛЮДЬМИ, так не смей мне застолье смущать, типун тебе на язык! К ночи такие страсти придумать, будто можно человечину жрать. Медведь – и то не всякий отважится. Совсем ты пустой человек, Мишка, тьфу на тебя! И ты, Андрюша, не слушай их, пойдем я тебе постелю...

– Да не врет он, Мария Ивановна, – вмешался Кандалинцев. – Урки и впрямь хуже зверья. Случалось, не раз ели человечину. И эти не лучше других.

– Позвольте полюбопытствовать, откуда у вас такая информация о барашках? – обратился к Тягунову Борис Петрович. – Приходилось бывать в лагерях?

– Какое там! – отмахнулся Миша. – Слыхал от вербованных на пароходе. Ну и что, – повернулся он к Кандалинцеву, – настигли вы беглецов?

– Почти что.

– То есть как?

– Да так. Проморгали мы их. Они себе прикрытие обеспечили, и хватились мы их через сутки или двое. Да, признаться, когда и хватились, то не особенно взволновались: никто и помыслить не мог, чтобы они смогли далеко уйти. Вокруг, как в блатной песне: «семьсот километров снега и нет никаких там селений, машины не ходят туда, бегут, спотыкаясь, олени...» Оленей-то мы и не учли. Другие обычно как бежали? В теплое время, в сторону жилья по насыпи. А вдоль железной дороги в обе стороны от нас лагеря, охрана, тундра, как стол, голая – никуда не денешься. А в марте, при холодах за тридцать, в телогрейке и ватных брюках бежать и вовсе утопия. Все же дали мы знать о побеге по трассе в обе стороны. Снарядили и погоню: пошарили в округе и не нашли ни следочка. Вызвали самолет, но не успел он вылететь, как запуржило. Полярной весной бывает по неделе, а то и больше метет. Короче говоря, пока самолета дождались, беглецы далеко ушли. Точнее сказать – уехали.

Позднее нам удалось узнать, что у этого Вэнго каждую весну поблизости родственники со стадом каслали. Как он их учуял – один Бог знает. Оленеводы со стадом мимо лагеря всего-то день и идут, и не видать их из зоны, а вот поди ж ты – учуял их Вэнго. Вывел он корешей к своим родичам. Те от радости воров как