Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

младшему и не любителю париться, выпала участь мыться в последнюю очередь. По пятам за ним вкатилась бабка:

– Садись, внучок, к столу, чайку похлебай, а главное, старших послушай, они худа не скажут.

Руки ее залетали над столом, налили Андрею стакан чаем, придвинули ему шаньги и молоко и между делом наполнили опустевшие кружки. Появление за столом подростка и самой хозяйки разрядило сгустившиеся было тучи, и, ко всеобщему облегчению, гром не грянул. Борис Петрович вовремя почуял, что хватил через край и попробовал переменить тему.

– Вы, я так понял, – тоном самого глубокого почтения обратился он к Кандалинцеву, – долгое время на ответственной работе состояли? Не в исполкоме?

– Поднимай выше, – самодовольно усмехнулся уполномоченный, смакуя брагу.

– В партаппарате?

– Еще выше.

– Тогда я и не пойму, – заинтересованно протянул Борис Петрович.

– Потому и не поймешь, что сам низко летаешь. В органах я прослужил всю жизнь. Понимаешь – в ОРГАНАХ!

– Это в каких же таких органах, – не удержался, чтобы снова не подковырнуть, ученый, – они разные бывают: наружные или внутренние, как аппендицит например. Тоже орган, а прожить без него свободно можно. А, так вы хирург! – догадался он наконец, ерничая.

– Органы внутренних дел всегда нужны, – жестко уточнил Кандалинцев. – И работа у них под стать хирургической. Если на теле нашей республики гнойник появится – мы его вскроем, мозоль на ноге назреет – мы ее удалим...

– Вместе с ногой, – подсказал Никита.

Кандалинцев его реплику вниманием не удостоил и продолжал, обращаясь к одному лишь Борису Петровичу:

– Чтобы организму жизнь сохранить, иногда заболевший орган безжалостно отсечь полагается – иначе всему телу конец, гангрена. Для того и Органы, чтобы сердце страны от опасности заражения сберечь.

– Вам бы только отсекать, – опять влез Никита. – Видел я одного такого, усеченного. В госпитале. Хирурги навроде ваших ему руки и ноги оттяпали. Теперь, говорят, жить будет, сердце-то здоровое. И верно – здоровое, а что толку, если ни рук ни ног, один язык треплется.

– Вот именно, треплется. Вы, Захаров, на кого намекаете? Не на Якира с Гамарником? Или, может, Блюхера? Распустил вас Никита. Без оглядки жить начали, а рановато. Хотите анекдот? Слушайте. Умер Кеннеди. Понеслась душа в рай. Но пути туда длинные, закоулков множество. За одним углом встречает его Сталин с дубиной и спрашивает: «Ты кто?» – «Я Кеннеди». – «Тогда проходи, я здесь другого жду».

Кандалинцев загоготал, Никита усмехнулся, Борис Петрович промолчал, а Андрей ничего не понял.

– Ну, так вот, – продолжал уполномоченный, – не только руки-ноги, а если и мозги воспалятся, мы и на них операцию проведем. Поэтому язычок надо бы поприжать на всякий случай, а то найдутся добрые люди, научат его за зубами держать.

– За железными зубами, – буркнул про себя упрямый Никита, но был услышан.

– Если ты о моих зубах, то совершенно напрасно обидеть меня пытаешься, – с расстановкой произнес Кандалинцев. – Я ими, как революционным оружием, горжусь. Мои зубы не дешевле твоих медалей стоят. Я их, представьте, не с кашей съел, а в бою лишился. Могу рассказать в назидание. Слушать будете?

– Отчего не послушать, время раннее, – согласился Борис Петрович.

– Расскажите! – присоединился Андрей.

– Сказал А, говори и Б, – примирительно пробурчал Захаров и подмигнул зачем-то Андрею.

Кандалинцев приосанился, поправил козырек фуражки и откинулся на спинку стула.

– Вы, юноша, в комсомоле состоите? – обратился он после паузы к Андрею. Тот кивнул утвердительно.

– Ну и правильно, – одобрил Кандалинцев. – И я в такие годы вступил. Вернее сказать, в аналогичном возрасте, а годы были совсем-совсем другими. Тогда белых из Сургута только что вышибли. Ванюшка Кайдалов, отчаянная голов ушка, вожаком у нас стал. Не скажу, чтобы в ячейке нас много собралось, зато народ самый бесшабашный. Где заваруха – там и мы. Попервости партактив на нас не шибко полагался, старался на подхвате использовать, для антирелигиозной борьбы или вроде того, однако вскоре и нам нашли применение. Вручили по винтовке и отрядили в поддержку продотряду. За Уралом большой голод назревал, вот губисполком и предписал излишки продовольствия у населения изъять. Как водится, контрольные цифры поставок довели и до Сургутского уезда. В уезде их разверстали по селам. Села закрепили за агентами.

Я попал в помощники к продагенту Илье Клыкову. Если кому я в жизни и обязан, так это ему за науку. С виду Илюшка был незавидный, росточка небольшого, щупловатенький, ресницы белые, нос картошечкой. Но революционной активности в нем на двоих бы хватило. Я вообще заметил, что чем мельче мужик, тем в нем прыти больше. Бывало, выедем с обозом на заготовки, Илюшка вперед ускачет, обрыщет по пути все заимки, деревни, стойбища, все разведает, а отряд придет и лабазы под метелочку. Пушнина, мясо, орехи, рыба – все под разверстку шло. За это крохоборы Илюшке не раз прорубь сулили, а он не из робких – знай посмеивается. И правильно: те, что грозились, давно царю небесному служат, а Клыков и по сей день здравствует.

Такой уж Илюшка веселый был, любил отчудить что-нибудь. Помню одну хохму. Как-то приехали к одному зажимщику: «Почему шерсть не сдаешь?» А тот не сдает, упирается: «Да где же я возьму, если у меня овечек нет – по осени волки порезали». – «Ах нет! Потому и нет, что ты,