Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

перед дорогой на борт колхозной мотолодки. Никита с Яковом вели неторопливый разговор, и ненароком услышанное заставило Гордеича отступить назад, за корму мотобота, и навострить уши.

– Надо, надо тебе уехать от греха, – убеждал собеседника Никита. – Сам знаешь: на нет и суда нет. Никто тебя не предупреждал, никого мы не ждали, никакой кукурузы не знаем. Если Котов знал – с него и спрос, пусть теперь догоняют. Я про тебя сказал, что ты на пашне, потом в Некрысово собирался да на Мысовую, поглядеть, что с бывшим калмыцким поселком делать. Поживи там с недельку, пока я с ним занимаюсь. Не дай Бог, попадешься под руку, как пить дать – заставит озимые кукурузой пересевать, как в Ергашево.

– Жалко зеленя, – затосковал Яков Иванович, – хорошо бы потянуть, пока все сроки уйдут, не станет же он у нас вечно отираться. Может, подсунуть ему Пашку-сельсоветчика, он любит выслужиться. Дать ему ребят-комсомольцев, и пускай себе сеют по указанию начальства на показательном поле. Если получится, нам почет: работаем с молодежью. Не взойдет ни шиша – не с кого спрашивать.

– Насчет Пашки – придумка добрая, – Никита почесал затылок. – Он и секретарь, и депутат. Если что – своего жалеют. И с комсомольцев не много возьмешь. Вспашем пока Гордеев огород – в самый раз для пробы.

– Часть зерна можно колхозникам раздать – пусть в своих огородах попытаются. А я на Мысовой посмотрю: может, калмыцкие брошенные огородишки разгородим, да и засеем кукурузой. Чую я, не отвертеться нам.

– Пожалуй, так, Яша, – согласился Никита. – Да ты не горюй, нам бы нынче отбиться, а лето покажет, как у соседей выйдет. В общем, посидели на дорожку – и хватит. Давай я тебя оттолкну.

Яков влез в лодку, Никита без труда приподнял ее высокий нос и, поднатужившись, вытолкнул на течение. Затем посмотрел, как Яков топчет педаль стартера, удовлетворенно хмыкнул на сизый дымок из выхлопной трубы и под аккомпанемент удаляющегося мотора полез по тропинке в гору, где курилась Марьина баня. Занятый сложными подсчетами остатков в алюминиевой фляге, он не заметил Гордеича, бредущего по берегу к дому.

Дверь в избу подалась не сразу. С трудом ее одолев, Гордеич плюхнулся на лавку подле стола и позвал сыновей:

– Колька! Петька!

Сыновья перестали набивать патроны: отец выглядел необычно – устало и неуверенно.

– Худо дело, – сообщил старик. – Председатель на Мысовой сеять думает. Надо нам под огород другое место искать.

– Какая беда! – не задумался скорый на язык Николай. – Найдем, кругом земли много. Можно в Погорельской деревне, можно и поближе. Однако что с тобой, батя, ты серый весь...

– Дай воды, – прохрипел Гордеич, пытаясь расстегнуть ставший вдруг душным ворот.

– Беги за фершалом, Петька! – крикнул Колька и метнулся к кадке с водой.

– Не надо, – остановил их отец, – само пройдет. Отлежусь.

Глава четырнадцатая. Губит людей не пиво

Не зря, не зря топила баньку Марья Ивановна. Не иначе как предчувствовала, что не задержится в конторе уполномоченный. Послушать бы Кандалинцеву мудрую старуху, не рвать гужи, а позавтракать, как все добрые люди. Так нет же, сумку в руки и бежать к правлению прямиком через вырубку по пням и кочкам. Известно: ноги долгие, ум худой – беги да беги, если сапогов не жаль, может, сэкономишь минуты две. Деревенские так не ходят. Уполномоченный – дело другое, его служебная надобность подгоняет, вот он и спешит свою прыть проявить. Пробежал мимо вышки, мимо застарелой навозной кучи, мимо хибарки Миши Тягунов а, форсировал завал, потом небольшое болотце, с которого спугнул пару уток-свиязей, перелез через изгородь и оказался на задах колхозной конторы, прямо возле уборной с оторванной дверью. Отметив про себя этот факт вопиющей бесхозяйственности и заранее теряя благодушное от браги настроение, Кандалинцев обогнул наполненную смесью воды с окурками пожарную бочку и, неожиданно вывернув из-за угла конторы, спугнул Еремеевну, которая как раз приготовилась выплеснуть с высокого крыльца грязную после мытья воду. От неожиданного явления уже занесенное ведро дрогнуло в старческих руках, но удержаться никак не смогло, отчего изрядная порция помоев попала на френч и брюки и даже затекла в сапог уполномоченного.

После такой встречи взъярился бы и менее крутой характером, не то что Кандалинцев. Слава Богу, что Еремеевна по глухоте своей не смогла услышать те нелестные эпитеты, которыми наградил ее уполномоченный, когда пучком прошлогодней травы пытался привести себя в прежний вид. Все-таки глухота не помешала бывалой конторщице определить размеры своей оплошности и понять, какую медвежью услугу оказала она своему колхозу и прежде всего счетоводу Чулкову, которому на больную голову предстояло принять первый гнев районного начальства, вооруженного полевой сумкой и батареей авторучек. Потеря бдительности и, прямо скажем, негостеприимные действия в отношении командированного из района могли отозваться, под горячую руку Чулкова, плачевно в первую очередь лично для нее, Еремеевны. А ну как отстранят от конторы? Кто она тогда на старости лет? Простая колхозница? Ну уж нет! Эти несложные соображения мгновенно промелькнули в мозгу Еремеевны, и она, приговаривая: «Ах, простите, пожалуйста, мы вас отселева не ждали», споро захлопнула на замок конторскую дверь, едва не прищемив уполномоченного. На возражение Кандалинцева, что проверяющих следует ждать со всех сторон, Еремеевна пояснила, что, пока полы сохнут, в конторе делать нечего, да и нет никого: счетовод на ферме, председатель в Тюмени, а заместитель на пашне. Прояснив ситуацию, Еремеевна сделала