Хороший сын - Роб ван Эссен

Может, при следующей оказии (если она будет: я чувствую, что очень хочу спать) эта дыра выйдет такой большой, что в нее можно будет провалиться, что можно будет ухватиться за ее края пальцами, и слева и справа, и растянуть их в стороны, и шагнуть внутрь – и что тогда? Сможет ли тогда мое настоящее «я» соединиться с моим прежним «я», будет ли мир опять принадлежать мне?

Но даже если шагнуть назад во времени, с того момента время опять потечет вперед. Важно в каждом старом трамвае сразу же узнать старый трамвай – вот урок, который я вынес из сегодняшнего дня, вразумлял я самого себя, плюхнувшись по приходу домой в кресло-трансформер и теребя кнопки панели управления. БЗЗТ. БЗЗЗЗТ. БЗТ. БЗЗЗТ.

Глава 4

БЗЗЗТ. БЗЗТ. БЗЗЗЗЗЗТ. БЗЗЗТ. Мы уже какое-то время неотрывно следим за дверью, и вот она отъезжает в сторону, и появляется Йохан. Небольшая заминка, когда его инвалидное кресло проезжает по пазу раздвижной двери, но потом все идет как по маслу, широкие проходы, заполненные стеллажи, все по порядку, классифицировано, упаковано и пронумеровано. Пока ничто не выдает того, что мы находимся в беспокойной и неуверенной голове, этому впечатлению, несомненно, способствует и только что введенное лекарство, но мы-то знаем, как все обстоит на самом деле. Мы знаем такие головы, мы узнаём их, когда куда-то везем, мы узнаём их, когда они у нас регистрируются, достаточно самой малости, чтобы усилить их тревожность или заслужить их дружбу. Но пока ничего такого, все аккуратно расставлено на полках, все проходы одинаково прямые и широкие. Йохан смотрит на них одобрительно, не зря же он все-таки начинал архивариусом. Он проделал огромный путь, но истоки дают о себе знать, не зря же он выбрал именно такой интерфейс.

Он останавливается у небольшой клавиатуры в стене, что-то набирает и смотрит на информацию, появившуюся на экране у него в руках. Он слегка запыхался, словно это действие стоило ему приличных усилий, и, учитывая его объемы, это неудивительно. Почему же мы раньше не замечали, как он тяжело дышит? Сейчас рядом с ним никого нет, наверное, в этом дело. Он может позволить себе немного свободы. Или это от нервов? Кто знает? Судя по его размерам, он уже давно ни в чем себя не ограничивает. Наверное, наносит себе каждый день присыпку на складки, чтобы избежать опрелостей. Но как бы ни были интересны габариты и специфические проблемы этого человека, мы фокусируемся не на этом.

Тем временем он покатился дальше, полный мужчина, да просто-напросто жирдяй в инвалидной коляске. Его единственная нога тощая и сморщенная, как сухой черенок перезрелого плода. Он медленно едет по проходам, к потолку прикручены непритязательные лайтбоксы. Он оглядывается вокруг, но не так, будто что-то ищет, а так, будто хочет рассмотреть, что здесь есть и как это выглядит. Звучит тихая музыка, струнный оркестр играет хиты восьмидесятых. Вообще-то, делать выводы по тому единственному шлягеру, который нам слышен, мы не можем, но логично предположить, что репертуар так и будет представлен музыкальными хитами того же типа из того же временного периода, а не отрывками из Стравинского, Синатры или Лигети. А что же Йохан? Он едет по узкому коридору и проводит пальцами правой руки по корешкам архивных папок. При этом он неуверенно улыбается, как будто не стал бы биться об заклад, что все, к чему он прикасается, материально и не могло бы взять и исчезнуть. Он смотрит на свой экран и сворачивает в другой коридор – а затем останавливается и прислушивается. Если он слышит то же, что и мы, значит, он слышит шаги. Он разворачивается – кресло уже остановилось, а складки жира еще колышутся.

В конце коридора появляется фигура, это тот, кого они называют Бонзо, тогда и мы тоже будем его так называть. У него в руках завязанная на шнурки папка.

Я же просил тебя подождать, сердится Йохан. Мы договаривались, что я пущу тебя, когда сам тут немного освоюсь.

Тебе от меня нужно больше, чем мне от тебя, возражает Бонзо, так что мне более-менее пофиг на то, что ты мне говоришь. Мы реально у него в голове? Без шуток?

Йохан поднимает вверх руку и показывает: что это у тебя в руке?

Вот это? А, ну это папка, которую я вытащил из какого-то шкафа. Старые письма, кажется. Бонзо развязывает тесемки и достает из папки какую-то бумажку. Дорогая бабушка, благодарю тебя за те пять гульденов, которые ты мне прислала на день рождения. Было весело, и мне подарили много подарков. Пазл, а еще такую штучку, куда надо наливать воду, и тогда в ней будет все кружиться, я не знаю, как это называется – на этом все заканчивается. Я тоже не знаю, как эта штука называется. Ты бы как ее назвал? Он заталкивает письмо назад в папку и пристраивает ее куда-то поверх прочих на ближайшей полке. Фигня с водой?

Верни откуда взял, повышает голос Йохан. Чувак, у нас тут операция ювелирной точности.

Ладно, ладно, отмахивается Бонзо. Он достает с полки другую папку, пролистывает ее, говорит: лабуда какая-то – и сует в какое-то случайное место.

Потом поставишь все как было, повторяет Йохан. А сейчас пойдем, я знаю, куда нам нужно. Сверяясь время от времени со своим экраном, он сворачивает из одного коридора в другой. Освещение начинает мигать. Ну вот, начинается, говорит Йохан. Ему просто нужно что-нибудь съесть, беспечно заявляет Бонзо. Кусочек сахара, типа того.

Коридоры становятся уже, Йохан неуверенно осматривается, будто такого не ожидал. И точно, мы заглядываем ему в голову и регистрируем недоумение: по идее, все коридоры должны быть одной ширины.

Бонзо открывает какую-то дверь и заходит внутрь. Тут темно! – кричит он. За этим следует грохот, что-то опрокидывается, Бонзо выходит и отряхивает пыль со своей вязаной кофты. Одно только детство и религия, кривится он, не пойдем туда.

Блин, чувак, так нельзя, хватит уже, уговаривает Йохан. Потом вернешься, поставишь все как было. Все, мы на месте, если не ошибаюсь, мы ищем то, что на этих шести полках.

Эти коробки и папки? – спрашивает Бонзо. В них мое детство?

То детство, которое он тебе придумал.

Йохан что-то набирает – и через пару секунд из-за угла появляется поезд из шести вагонеток. Он доезжает до Йохана и останавливается. Йохан начинает сгружать папки и коробки в ближайшую вагонетку. А ты берись за верхние полки, просит он Бонзо, мне не достать.

Ладно, кивает Бонзо. Но подожди, если это то детство, которое он для меня придумал, а мы его сейчас уберем, то мое придуманное детство… То есть…

Я тебе уже все объяснял, хватит валять дурака. У тебя же своя голова, ты же другой человек, не он. Правильно?

Да уж, это был бы номер, бормочет Бонзо себе под нос. Он берет коробки с верхней полки и швыряет их в один из вагончиков.

Поосторожнее, блин! – кричит Йохан. Ты что, вообще не видишь… Не видишь красоту этой операции?

Красоту? Вот он об этом, наверное, так не скажет, когда в себя придет.

Когда он придет в себя, то не будет знать, что что-то не так, если все пройдет успешно.

Красоту, хмыкает Бонзо. Он-то в ней, конечно, разбирается. С его-то двумя курсами истории искусства.

Тем временем вагончики наполнились и сами уезжают. Йохан смотрит им вслед.

Ничего не скажешь, придумал ты здорово, примирительно говорит Бонзо. Сейчас это все уничтожится?

Поезд едет к автоматизированному шредеру, отвечает Йохан. В него все и пойдет.

Да понимаю я, что все туда пойдет, говорит Бонзо, уж вряд ли поезд проедет мимо и вернется сюда. А нам что теперь делать? Мы закончили?

Мы поставим назад все то, что ты уронил и повытаскивал с полок.

Да ну, скукота! Давай лучше посмотрим, что за этой дверью. Бонзо открывает дверь, за ней ветер, в коридор заносит ворох сухих листьев. Улица какая-то, говорит он, он там жил, наверное.

Йохан хмурит брови. Двери эти, странно, произносит он, по идее, должны быть